– Значит, Буран. Ты понял? – подытожила женщина и угостила волкодава конфетой. Буран не принял ее, посмотрев на женщину с некоторым сожалением: «Неужели ты не понимаешь? Это же не для меня. Я зверь. Я должен есть мясо».
– Ох, прости! Ты не болонка. Ты настоящий мужчина, – повинилась женщина и достала из черного в «молниях» рюкзака кусок копченой колбасы. Буран – ему сразу пришлось отзываться на это имя – вопросительно посмотрел на хозяина.
– Ешь, – разрешил Станеев. Он разрешил бы, наверно, если б знал даже, что эта колбаса отравлена ядом. Хозяин поглупел в присутствии женщины, плохо сознавал, что с ним происходит.
– Знаешь, это невежливо, – упрекнула пса женщина. – По отношению ко мне невежливо. Но вы тут оба невоспитанные. Вот я примусь за вас.
Но принялась она не за воспитание, а за костер и разводила его умело, споро.
– Погоди-ка, а что, если наловить свежей рыбы?
– На чердаке есть копченая нельма.
– Копченая не то. Я предпочла бы хариуса. Удочки есть?
– Сейчас принесу, – хозяин вынес из кладовки рыболовные снасти, остановился и стал тереть лоб, словно припоминал, куда и зачем шел.
– Я сама, – женщина отняла у него удочки, легко и стремительно зашагала к быстрой речке, притоку Курьи, крикнув решительно: – Буран, за мной!
Пес растерянно уставился на хозяина, переступил, заплясал нетерпеливо и, сочтя его молчание за согласие, в два прыжка догнал женщину.
– Тут где-то должен быть омуток и быстринка, – говорила она, сбегая с кручи. Она обладала чудесной способностью говорить, спускаясь с обрыва, не падать и даже поглаживать пса, охотно подставлявшего ей мохнатую прохладную спину, как пылью, присыпанную мошкарой. Бурана одно смущало – крепкий медицинский запах, который исходил от ее рук, от волос, от всего сильного гибкого тела; вдруг к этому запаху прибавился новый запах, волчий, и пес ощетинился под ее рукой, изготовясь к прыжку. Ручей здесь кончал свое путешествие, вливался в речку и, соединившись с ней, бесследно исчезал. Вдоль ручья шлепал усталый волчонок.
– Это щенок... ах нет, волк! Да, будущий волк! – воскликнула женщина.
Пес выскользнул из-под ее руки, обрушился на звереныша сверху, накрыв его огромным своим телом. И если б не кочки, между которых вжался волчонок, Буран раздавил бы его в лепешку. Он чуть-чуть не рассчитал и прыгнул на кочки. Волчонок очутился, на свое счастье, между его передними лапами. Вынув его из-под себя, Буран кинул волчонка над собой, перехватил поудобней и начал трепать. И несдобровать бы тому, но сверху раздался сердитый окрик:
– Не сметь!
– Ты бережешь их, этих тварей? Волков бережешь? – голос женщины похолодел. Длинные глаза ее сузились. – А ну, Буран! Задай ему жару!
Волкодав исполнил ее приказ, но исполнил наполовину; схватив волчонка за шиворот, снова оторвал его от земли, подержал, но трепать не стал и подождал, что скажет хозяин.
– Балуешь? Смотри, не увлекайся! – пробормотал Станеев, вновь наводя фоторужье. Сделав снимок, потребовал: – Теперь отпусти.
Измятый, испуганный до смерти волчонок нараскоряку кинулся вдоль ручья вверх, оступившись, перевернулся, соскочил и скоро скрылся за поворотом. Там поджидала его освирепевшая волчица. Она уркнула чуть слышно, куснула сына за холку и, вскинув на спину, крупно заотмахивала по косогору.
Хозяин проглядел интересный кадр. Волкодав – своего ненавистного, врага, – волчицу.
Они еще встретятся в этом лесу. И кому-то из них не поздоровится.
– Так ты теперь друг хищников? – криво усмехнулась женщина, разматывая удочку. Размотав, пустила крючок по быстринке, и его понесло, потащило, и вдруг выгнуло удилище. – А они, знаешь, целую ночь продержали меня на березе. Дело-то зимой было... – подсек синего на свету хариуса. Рыбина билась, извивалась, рвалась с крючка, темнела стальными частыми звездочками. Раиса, оглушив ее, небрежно сорвала с крючка и, наживив его, ногой спихнула в воду. Течение сразу подхватило поплавок, и – снова толчок, и – снова рыбина, правда, чуть поменьше. – Чудный клев!
Взвесив рыбину на ладони, погладила пальцем костяные ее губы и не без сожаления кинула на траву. Все, все на свете живет до поры, которую люди зовут пределом. Ну так что же? Теперь не есть, не пить – лечь и вытянуть ноги? Раиса тряхнула головой, махом забросив за спину волосы, стала наращивать наживку. Станеев любовался ее четким волевым профилем, едва удерживаясь от желания запустить руки в эти густые тяжелые волосы. Он смотрел на Раису, но почему-то избегал ее взгляда. А она, чувствуя этот взгляд, слишком выразительный, слишком откровенный переносила его спокойно и говорила о пережитом когда-то страхе.