– Минутку! – вежливо, но властно сказал Ганин и за плечи повернул Раису к себе. – Я никому вас не отдам, Раиса Сергеевна. Запомните это.
– И вы запомните, – снимая с плеч его руки, отчеканила Раиса, – я сама решаю. Всего доброго!
– Мы еще вернемся к этому разговору, – пообещал Ганин и уехал.
Стемнело по-осеннему рано. Небо над островом, вечернее, выстуженное, клубилось и полыхало отражениями дальних факелов. Казалось, вверху клокочет вулкан, широко и грозно извергая из невидимого кратера красно-сизые волны. Огненная лавина падала вниз и, не касаясь земли, гасла и пропадала. Под этой кромешной преисподней мерцали электрические огни, куда-то спешили с авоськами женщины. В музыкальной школе кто-то наигрывал «Баркароллу».
– За город! – прохрипел Ганин, обессиленно рухнув на заднее сиденье. – Куда-нибудь подальше!
– Может, на озеро? – спросил Толя. – Ружье и палатка в багажнике.
Ганин не ответил, сдернув с себя галстук, рывком распахнул ворот рубахи.
– Так что у тебя стряслось? – переспросила Раиса, когда они остались вдвоем.
– Я насчет Ильи... Давно хотел спросить, – заспешил Станеев, краснея от собственной лжи. Впрочем, лгал он наполовину, но полуправда – та же ложь. Он знал, чем болен Водилов, да и сам Илья не скрывал. После больницы он как-то усох, сморщился и сразу постарел. Однако работал много, запойно и казался счастливым. А может, и в самом деле был счастлив. – Это опасно?
– Нужно лечиться, а он не хочет...
– Я заставлю его! Я его вылечу... – заволновался Станеев, выкинув с силой кулак, точно клялся в том, что говорил. А клятвы от него как будто не ждали.
–Ты очень хороший друг, Юра. Заботливый друг – подавив вздох, сказала Раиса и не прощаясь ушла.
В словах ее слышалась горькая насмешка не то над собой, не то над Станеевым, который ничего-ничегошеньки не понимает в женском характере, тем более в характере Раисы. Да и откуда ему постигнуть непостижимый женский характер, в котором даже для искушенных, вроде Ганина, сердцеедов еще немало тайн и загадок. Не-ет, в лесу все проще...
– А не сходить ли нам к Степе? А, мужики? – проиграв сыну в Чапая, спросил Водилов. – У него сегодня пельмени.
– К Наденьке, к Наденьке! – захлопал Витька в ладоши, сразу потеряв всю серьезность, и побежал одеваться. Шапку напялил, конечно же, задом наперед, кое-как, наперекосяк, застегнул пальто и совсем запутался в шарфе.
– А ну посмотри на себя в зеркало! – сказал ему отец. – Это не ты, а перевертыш какой-то...
– Я не перевертыш. Это шапка моя перевертыш, – возразил Витька, но шапку и шарф поправил.
На улице Станеев взял мальчика на руки, но Витька запротестовал:
– Я сам... я уже большой.
– Прости, я иногда забываю об этом, – отпустив его, сказал Станеев и пошел сзади. Отец и сын, заложив руки за спины, шагали рядом и посматривали на встречный поток машин.
– Едут и едут куда-то, – жмурясь, когда свет фар бил прямо в глаза, ворчал Витька. – Куда едут?
– Ага, едут, – кивнул Водилов. – Вся страна едет.
– А мы вот идем. Мы что, не из этой страны?
– Мы, Витя, как раз из этой, – помрачнев, сквозь зубы ответил Водилов. – Но иногда и пройтись не мешает.
Вдруг послышался лай, визг, стон предсмертный; одна из машин переехала зазевавшуюся дворнягу. Собачонка билась еще, а на асфальте уже растеклась лужица крови. Одни машины объезжали собаку, другие не успевали. И то, что минуту назад еще бегало, лаяло, виляло хвостом, стало плоским и безжизненным клочком бурой шерсти.
– Что там было, дядя Юра? Почему визжала собачка? Ей больно? – спрашивал Витька и вытягивал шейку. Станеев загораживал от него проезжую часть и подталкивал мальчугана вперед.
– Нет, теперь уж не больно.
– Она умерла?
– Ее просто не стало. Не стало, и все.
– Говори ему правду! Слышишь? – остановившись, зло закричал Водилов. Худое, складчатое лицо его исказилось и стало безобразным. – Она умерла... умерла, как наша мама!
– Мама не умерла, – возразил мальчик. На глаза его навернулись слезы. – Ее просто не стало.
– Вот здесь ты прав, – успокоившись, согласился Водилов. – Ее не стало.
– А почему людей не бывает?
– Поговоришь об этом потом... с дядей Юрой, – нервно, одной половиной лица улыбнувшись, сказал Водилов и стал насвистывать.
– Ты вот что, Илюха, – хмуро и неприязненно промолвил Станеев, – ты не ерунди. Понял? Жить надо. И ты будешь жить!
– Разумеется, буду. Весь вопрос в том – сколько?