«Банька» – просторная кабина в сарае с большим долбленым корытом и двумя кранами – парила без печки, без каменки.
– Дед, не снится ли мне это? Дерни за ухо! – говорил Водилов. Но когда старик потянулся к его уху, отпрянул и прыгнул в горячую минеральную ванну.
– И ты туда же, сынок, – подтолкнул старик Станеева. – Долго не размывайтесь. Обед ждет...
Обед был княжеский. Редко принимавший гостей, Истома расщедрился, выставил копченую медвежатину, варенья, стерляжью уху, строганину. Степа, через силу сглотнув две ложки клюквы, снова лег. Зато приятели его воздали должное кулинарному искусству хозяина.
– Дюжи, дюжи, ребятушки! – похваливал Истома звериный их аппетит, но и сам не отставал.
Все уметя со стола, они ощущали в желудках приятную весомость. Водилов похлопывал себя по вздувшемуся животу, расслабленно бормотал:
– Еще бы музыки, и можно на боковую.
Истома снял было висевшую над столом балалайку, но, оглянувшись на Степу, повесил обратно.
– Как-нибудь после. Степшу разбудим, – сказал вполголоса.
Станеев, отпыхиваясь, расспрашивал про лес на Лебяжьем. Ведь не сам же он по себе появился.
– Лес, паренек, моих рук дело. В первую же вёсну в тайгу сплавал, семян набрал, саженцев навыкапывал... Думал, не приживутся, а они вон как вымахали!
– Про сиротинку-то, выходит, не зря сочинял! – затягиваясь сигаретой, хмыкнул Водилов.– Прорицатель!
Станеев не слушал его, задумавшись об этом полуграмотном старике, великом заботнике о земле. Казалось бы, что тут особенного: ткнул в землю прутики, семена кинул... Но ведь из семян-то лес вырос. Прекрасный лес, людям на радость!
Водилов поперхнулся, мотнул головой и смял в длинных, медленных, словно задумавшихся пальцах сигарету.
«Славный ты мой старикан, чудесный!» – восторгался Станеев и, сам того не замечая, завидовал Истоме.
«Так вот помру... кому нужен?» – тяжело, хрипло дыша, думал Степа. Красные испятнанные щеки его располыхались, губы покрылись белою ржавчиной. Временами он бредил, звал Наденьку. Но девочку к нему не пускали. Она рвалась, умоляла слезно:
– На минуточку, тетя! На чу-уточную минуточку-уу!
– Нельзя, маленькая, заразишься, – Раиса, поджидая санитарный самолет, не отходила от больного. За стеною плакала Наденька, причитала Сима.
– На мину-уточку!
– Лихо-то, лихо-то какое!
– Прекратите! – не выдержав, крикнула Раиса и захлопнула дверь. Но косяк рассохся, и удручающе однообразные Симины причитания проникали в щель.
– Тебе что, ты устроена, – всхлипывая, заунывно твердила Сима, досаждая врачихе. – А тут жизнь рушится. Умрет – куда я с тремя-то?
Больной закричал, заметался. Сима под шумок проникла внутрь и, горестно покачивая головой, пришепетывая, мелкими шажками приближалась к мужу, ведя за руку девочку.
– Степа-а.... Степушка-а!
Степа глядел на нее белыми вывернутыми глазами и заученно повторял:
– Наденька... зорька моя!
«Меня не зовет, – перестав причитать, отчужденно думала Сима. – Ну да, из жалости женился... Первый муж помер... теперь этот... Эх, доля моя кукушечья!..»
Кое-как выпроводив ее, Раиса заперла дверь на защелку и побежала в контору.
– Не до вас, подождите! – услышав вежливый стук, сердито отмахнулся Горкин и склонился над картой, лежавшей на столе. – Вторую скважину лучше всего поставить в середине купола. Есть вероятность, что...
– Нет, это вы с вашим куполом подождите! – ворвавшись к ним, закричала Раиса. – А я не могу. И тиф ждать не будет!
– Тиф?! – Мухин оторвался от карты и отрешенно, еще не проникнувшись этим опасным и непредвиденным событием, повторил: – Тиф... дда! Это неприятно.
«Какая женщина! О!» – Горкин забормотал извинения:
– Я думал, что это не вы... я думал...
– Тиф, Ваня, самый настоящий! – Раиса обошла его, точно это был стол или кресло, и подступила к мужу. – Надо немедленно – да, немедленно! – всем без исключения сделать прививки.
– Мы это организуем, – хмурясь, пообещал Мухин. – Займись-ка, Эдуард Григорьич. Сначала в поселке сделайте профилактику, потом – в бригадах.
– Я сейчас, сейчас, Раиса Сергеевна! – Горкин излишне суетливо выскочил на улицу, а на морозе, уже остынув, вдруг остановился и, сам того не заметив, вслух произнес:
– Да! Вот это да!
В большой, трудно обозримой в ночи тундре приткнулся поселок – пятнышко на белом ее наряде, – а уж человек и того меньше, может, пылинка, а может, песчинка. Только тесно стало вдруг человеку под просторным, до последней звездочки выстуженным небом: малая эта физическая величина ощутила в себе неимоверные силы и одно желание. «Если б эта женщина была моей, я бы...» Горкин забыл, куда шел, снова вернулся к конторе, заглянув в окно, но Раисы там уже не было.