– Сын у меня... такой же вот дубок был, да сгинул, – тяжко вздохнул старик и, не желая нагружать ближних нелегкой ношей своей печали, вышел. Шуршание лыж за окном скоро затихло.
– Вы бы еще клювом о клюв потерлись! – перекатывая в ладонях горячие картофелины, с насмешкой говорил Водилов. А глаза его грустили.
– Замолчи! Эй! – с тихой яростью потребовал Станеев и хрустнул побелевшими казанками.
– А если мне не молчится? Если кричать хочется?
– Я не шучу, имей в виду, – придвинулся на полшага Станеев.
– Да ведь и я серьезно, – по-петушиному прыгнул Водилов и облизнулся, точно кот на сметану. Станеев увидал в его скоморошеском воплощении себя, отступил, выхватил из огня картофелину и напряженно рассмеялся. Злость, толкавшая его вперед, утихла. Наплывший на глаза лоб распрямился, вспухшие вены расслабились.
– Жаль, жаль... Я ждал, что ударишь... – сожалеюще причмокнул Водилов, разломил и кинул в рот дымящуюся половинку картофелины.
– Смотри, рассыплешься.
– Не знаю, может, и не рассыплюсь, – Водилов поднялся, отошел в угол и, уперевшись лбом в стену, стоял недвижно, пока Станеев не усадил его снова.
– Что случилось, Илья?
– Мать умерла... – Водилов подал измятое, влажное, видимо в слезах, письмо. Какая-то Марья Петровна, наверно соседка, писала, что мать умерла легко, совсем не мучилась. «Собралась в магазин и упала. Хотели дать тебе телеграмму, да адрес долго найти не могли. Схоронили подружку мою, как положено. Квартира стоит закрытая. Приезжай и распорядись ей сам».
– Поедешь?
– Нет. Нет, не поеду. Не к кому.
– А отец?
– Отец нас бросил... Нет у меня отца...
Лукашин привез из Уржума жену. Мест у них было порядочно, и Мурунов, оказавшийся неподалеку, вызвался помочь. Он взвалил на спину два здоровенных тюка. Сзади, сгибаясь под тяжестью фанерных ящиков, кряхтел Лукашин. Стеше достался небольшой чемодан и сумка.
– Как гнездышко? – введя жену в выстуженную барачную квартиру, спрашивал довольно Лукашин.
– Побачим. – Стеша оглядела прихожую, с треском сорвала с вешалки женский платок, стремительно обследовала комнату и кухню. Ничего более из женских вещей не обнаружив, сунула платок мужу под нос:
– Чей?
– Не узнала? – покряхтывая под грузом, смущенно улыбнулся Лукашин. – Ко дню рождения тебе покупал. Нечаянно сунул в рюкзак и увез. Храню – близкая, понимаешь, вещь...
– А-а... – лицо Стеши пошло бурыми пятнами. Она выскочила на кухню и пылавшей щекою прижалась к стылому окну. Отойдя от гнева, виновато позвала мужа.
Слушая их перешептывания, покаянный Стешин смех и звуки, очень напоминающие поцелуи, Мурунов прощупывал тюки, в которых потрескивала как будто солома.
– Травка, что ли? – спросил у Лукашина, украдкой оправлявшего после объяснения рубашку. Голос был насмешлив, сух, хотя сценка, случившаяся за стеной, растрогала. Хотел смеяться над нею, над немолодыми, но еще не утратившими своего чувства людьми, а заговорил о травке, хрустевшей под белой осургученной материей.
– Травка? Нгэм... травка! – возмущенно выкинул перед собой кулаки Лукашин и расстриг тюк. Из него вывалились просяные веники. – Ты погляди! Травка... Этим веникам цены нет! Пшел прочь, прохиндей! – крикнул на Соболя, которого кое-как отмыл от Степиных красок.
– Ну вижу: веники как веники. В чем их великое назначение?
Из кухни выплыла укрощенная сдобная Стеша и, морща задранный, в теплых веснушках нос, беззвучно хохотала, уперев руки в широкие бедра. Она возвышалась над маленьким мужем, подмигивала через его голову выпуклыми черными глазами, и Мурунов подумал, что за спиной мастера такую груду мяса не спрятать. А все же это была надежная, крепкая спина.
– В чем? Вот в чем! – Лукашин, выхватив пучок веников, мазнул ими по давно не мытому полу, подняв облако пыли. – Кубанские! Просяные! Тещин подарок...
«Рехнулся он, что ли? Везти с Кубани – какая нужда? – думал Мурунов, едва удерживаясь от смеха. – Вокруг сосны: наломать веток – бесплатные веники».
– Попробуй! Истома враз копылья загнет. Тут каждая иголочка на счету.
– А в ящиках что?
– Тут, парень, того дороже.
В ящиках оказались клиновые ремни, сальники, пяток подшипников и разная железная мелочь. Лукашин любовно, с вожделеньем скупого рыцаря, перебирал привезенное им богатство и торжествующе объяснял, где и как доставал.
– Два вечера одного механика водкой накачивал...
– У тебя что, деньги лишние. Или ждешь – памятник за это поставим?