– Вот поддел, так поддел! – растерянно бормотал Пронин, которого это известие ошеломило. – Под самые вздохи, примерно сказать.
– Обрыдло все! – вскочив из-за стола, закричал Кеша. – Домой поеду!
– О чем они думают? Отстранили за неделю до испытаний... – недоумевал Пронин, гадая, чья тут рука действовала. Удар нанесен метко и своевременно.
– Спроси вот этого товарища... он больше моего знает, – Енохин, не глядя, ткнул большим пальцем за спину. Там, прижавшись к печи, стоял Мухин и затаенно улыбался, словно разговор его не касался. – Он между делом и местечко себе приглядел...
– Не приглядел еще, Андрей Афанасьевич, – сказал он, отлепившись от печки. – Может, сами куда определите? Я на все согласен... под вашим руководством.
– Вот как? – с брезгливой недоверчивостью посмотрел на него Енохин. – А приказ?
– Приказ был по телефону передан... Напутать могли... А я не в курсе.
– Не в курсе? – Енохин долго взвешивал сказанное, мел бровями. Потом усмехнулся и, подойдя к Мухину, дружески толкнул его. – Это хорошо... замечательно! Недельку можете быть не в курсе?
– Да хоть две... если нужно.
– Хорошо, хорошо! Замечательно! – сипло кричал он и смеялся. Мухин тоже негромко посмеивался. – Стоп! – отрезвел Енохин, пересилив первую радость. – Мне же велено вылететь в Новообск!
Пронин понял, что эти двое знают больше, чем говорят, и говорить все им невыгодно почему-то. Что же, пусть молчат. Надо и самому изобразить неведение, поддержать Анфаса в решительную минуту.
– Выедешь через недельку... Видишь, погода нынче нелетная, – сказал он и грозно нахмурился: попробуйте, мол, возразить, что она летная! Ему не возражали. Только Енохин прислушался и усмешливо заметил:
– Не самолет ли гудит над нами? Или меня слух подводит?
– Так это же дизеля в сарайчике, – с присущей ей сообразительностью подхватила Юлька.
– Дизеля? А, похоже, – охотно согласился Енохин. – Не знаю, как вас, товарищи, а меня эти метаморфозы вполне устраивают.
– Мета... как их? Тьфу, падла! Язык сломаешь! – выругался Кеша, всех насмешив. Взглянув на часы, спросил: – Ну че, на вахту пора? Меня тоже ваши мета... морозы не шибко щиплют...
Енохин, обняв его и крепко встряхнув, громко расхохотался:
– Метаморозы, а? Хорошо, а?
Смеялся долго, все наддавая. Смех подхватили Мухин, Юлька, затем Пронин. Только Кеша недоуменно смотрел на них: что тут смешного? Наверно, смешинка в рот попала. Почти все отсмеялись, а Енохин гремел по-прежнему. Юлька встревожилась, налила старику воды.
– Выпейте, Андрей Афанасьич! Выпейте, миленький! Ну хоть глоточек!
Жестом отстранив ее, Енохин оборвал смех и весьма дружелюбно пожал Мухину руку. «А в парне-то я не ошибся! Наш парень!»
– Смеемся мы много! – суеверно поежился Пронин. – Как бы плакать не пришлось после.
Пронин ездил в оленеводческий совхоз: менял спирт на мясо. Обманывать местных жителей-хантов не собирался, не купец, которому своя выгода всего дороже, но возвращался на собственной нарте, да в другой нарте, позаимствованной, лежало несколько оленьих тушек. Добыча в стесненных теперешних условиях великая!
Разгрузившись, собрался было вздремнуть часок, но его разбудили. Ополоснув лицо ледяною водой, поев строганины с мороженой клюквой, стал одеваться; в балок ввалилась какая-то жалкая, заросшая личность. Юлька признала в вошедшем Ганина.
– Схоронил бабушку-то? – спросила она.
– Какую еще бабушку? – не здороваясь, буркнул нежданный гость.
– Ну, твою... одну-единственную. Разве она не умерла?
– С нашей медициной умереть непросто. Зорко следит... за своими пациентами.
– Погуляй, Юля, – мягко посоветовал Пронин. – Это очень полезно для здоровья. Погуляй. А я потолкую малость с этим... пациентом.
Юлька безропотно подчинилась, но оставила в дверях едва заметную щелку и приклеилась к ней ухом.
– Нну, опять проворовался? – без всякого вступления спросил Пронин.
– Устал я... – глухо, обессиленно исторг Ганин.
– Еще бы! Легкая жизнь, к примеру сказать, утомляет.
– Надоело мотаться. Скоро двадцать восемь, а я десять из них – неприкаянный.
– Че рассопливился? Я всю твою подноготную знаю, – прикрикнул на него Пронин, считавший, что в большинстве несчастий человек сам повинен. Но так уж водится: люди сваливают вину на обстоятельства, на ближних, на кого угодно, всячески выгораживая самих себя. Вот и этот такой же.