– Олег! Подожди меня, Олег!
Он не оглянулся, побежал еще быстрей. Что его гнало отсюда прочь, Олег и сам бы не смог себе объяснить. Подумаешь, девчонка поцеловала парня, такие сценки и раньше случалось видывать, особенно в университете. По вечерам, в университетском общежитии на Чапаева, 16, на каждой лестничной площадке обнимались парочки. Возвращаясь из читального зала, Олег с невозмутимым видом шествовал мимо, иногда заговаривал с кем-нибудь, но чаще молчал и принимал все как должное. Он не завидовал влюбленным, спокойно ждал своего часа, не сомневаясь, что этот час настанет...
Но через год с университетом пришлось расстаться. Олег предложил деканату программу свободного посещения занятий, которую почему-то должным образом не оценили, а кое-кто даже высмеял. Олег с редким упорством разъяснял ученым мужам, что они заблуждаются, писал в университетскую многотиражку, выступал на факультетских собраниях; отстаивая свою идею, бывал на занятиях у естественников, слушал лекции по истории Византии, занимался языками и теорией игр, но почти совсем не посещал лекции на своем родном факультете. И поэтому, когда его предупредили, что за пропуски могут исключить, Олег удивился: «За что? Мой день так плотен, так содержательно наполнен...» Но это не приняли во внимание. Тогда он решил перевестись на заочный. Здесь, по крайней мере, ты сам хозяин своему времени. Но та давняя надежда встретить свою девушку не сбылась. Вот Юлька встретилась. Пожалуй, она не та девушка. И с ней все так сложно!.. Но и Юльке с ним было нисколько не проще. Она уже сто раз покаялась, что взялась спасать Ганина самым действенным, на ее взгляд, способом. И теперь отпихивала его от себя, вырывалась и молотила маленькими крепкими кулачками.
– Отпусти! Отпусти, проклятый!
А он смеялся, не выпускал ее и настойчиво заглядывал сверху в полные слез глаза девчонки. Наконец Юлька вырвалась и бросилась на поиски Олега. Ганин, оставшись один, языком перекинул сигарету в другой угол рта, достал из кармана Юлькины часики, завел их, вслушался. Часы равномерно, мелко тикали, маленький умный механизм показывал наполненное событиями время. В одну из секунд Юлька поцеловала Ганина... Как жаль, что нельзя растянуть эту секунду или хотя бы повторить ее! Вообще – жизнь повторить, но в ином, более разумном и человечном варианте...
«Все это чернуха!» – Ганин зло сплюнул, решив вдруг, что сейчас самое время «нарушить бутылочку». Очень уж психованный день выдался! Найдется ли добрая душа, которая ссудит на пол-литра? Пойти поискать ее, душу-то добрую...
Обежав почти весь поселок, Юлька догнала Олега у штабного балка. Он хлопал себя по карманам, оглядывался, должно быть, искал очки. Глаза были беззащитными, детскими. Да он и есть ребенок, капризный, вздорный и самолюбивый.
– Очки ищешь? Вот они. – Олег молча выхватил их, оседлал нос, сразу сделавшись строгим и неприступным. Юлька, приготовившись к долгому объяснению, отчего-то сразу потеряла дар слова. «Хоть бы поблагодарил, невежа!» – тоскливо думала она, точно и впрямь нуждалась в его благодарности. Олег, увидав перед собою дверь, рывком отворил ее и оказался у отца в конторке. Этой встречи он тоже избегал и потому сразу придумал заделье:
– Соляр кончается. Осталось часа на три.
– Маловато, – вздохнул Пронин, продолжая что-то записывать в толстую амбарную книгу. Тревожное известие как будто не тронуло его.
– Дальше-то как быть? – начиная сердиться, спросил Олег. – Не на воде же гонять дизель.
– Как были, так и будем. – Пронин уже обзвонил всех соседей. Остались одни речники. Если и они не помогут, тогда придется просить о содействии Волкова. Но идти к нему – сразу со всеми бедами, чтобы не досаждать каждую минуту по мелочам. А беды ждать себя не заставили.
– Шарошку в скважину уронили! – крикнул с улицы Шарапов. Видно, он же и оплошал... Ну да, сейчас его вахта.
– Доставай... или разбуривай! Ко мне-то зачем прибежал?
– Затем, что вал привода сломался. – Ну вот, началось! Пора тишины миновала.
– Плотный денек выдался, – Пронин с укоризною посмотрел на вошедшего, все слышавшего Мухина: чего, мол, ты здесь углы-то огибаешь? Помог бы. Мухин и сам стыдился своего вынужденного безделья. Но Енохину было не до него, а Пронин, невзлюбив Мухина, поручений ему не давал.
– Мученье – не работа! – жаловался на судьбу всем недовольный Кеша. Любая неудача, любой срыв выводили его из равновесия. Все усилия начинали казаться напрасными, дело – бессмыслицей. Кеша вытаскивал из-под нар вещмешок, писал заявление, но почти всегда оставался.