Поэтому Гвендолин слегка махнула рукой и высвободила луч чистой энергии кристалла.
Последовали громкий звук рассекаемого воздуха и ослепительная вспышка, через мгновение сменившийся оглушительным ревом, и мраморная статуэтка, стоявшая на столе за спиной Истербрука, разлетелась облаком пыли и осколков. Осколки продолжали падать еще какое-то время, но через несколько секунд всё стихло.
Мать Гвендолин стояла, раскрыв рот. Ее лицо побледнело, а тело наполовину было покрыто мелкой мраморной пылью. Истербрук тоже был в пыли, но ни один его мускул не дрогнул.
— Капитан, — произнесла Гвендолин. — Будьте так любезны, продолжайте.
— Мисс, — ответил он, снова слегка кивая.
Двигаясь очень медленно и сохраняя левую руку совершенно неподвижной, он расстегнул и снял с нее наручь, тот также упал на пол.
— Благодарю вас, капитан, — сказала Гвендолин. — Отойдите, пожалуйста.
Истербрук взглянул на мать, молча развел руки и отступил от своего оружия на несколько шагов.
— Нет! — Воскликнула мать. — Нет.
Она сделала три быстрых шага по направлению к безумно дорогой двери, изготовленной из древесины, добытой в смертельно опасных, туманных лесах поверхности, и окованной латунью. Она повернула ключ несколько раз, закрывая дверь, и вынула его из скважины. Затем вернулась на свое место и произнесла, вздернув подбородок:
— Ты подчинишься мне, дитя.
— Честное слово, мама, — ответила Гвендолин, — если мы продолжим в том же духе, то разоримся на ремонте.
Наруч Гвендолин снова взвыл, и часть двери превратилась в щепки и обломки латуни. Оставшаяся часть сорвалась с петель и вылетела в коридор, перевернувшись несколько раз, прежде чем упасть.
Гвендолин подняла руку до уровня лица и спокойно направилась к двери. Охранники позади нее начали стонать, приходя в себя, и Гвендолин испытала облегчение: она не хотела причинять им серьезный вред. Бенедикт предупреждал ее о том, что, нанося удары в голову, нельзя быть уверенным в последствиях.
— Нет, — прошептала мать, когда она проходила мимо. — Гвендолин, нет. Так нельзя. Ты не осознаешь, с какими ужасами можешь столкнуться.
Она часто дышала и…
Создатели милосердные!
Мама плакала.
Гвендолин помедлила и остановилась.
— Гвендолин, — прошептала мать. — Пожалуйста. Ты моё единственное дитя.
— Кто же еще тогда будет представлять честь Ланкастеров на службе?
Гвендолин взглянула матери в лицо. Слезы проложили ровные дорожки по тонкому слою пыли.
— Пожалуйста, не уходи, — прошептала мать.
Гвендолин колебалась. Конечно, у нее были амбиции и знаменитая ланкастерская выдержка, но, как и у матери, у нее было сердце. Слезы… слезы были неожиданностью. До этого она видела мать плачущей лишь однажды — когда она смеялась до слез.
Возможно, стоило подумать над тем, что именно подтолкнуло ее к решению поступить на службу. Но на разговоры уже не было времени. Зачисление в гвардию было назначено на это утро.
Она встретилась с матерью глазами и заговорила так мягко, как только могла. Плакать было нельзя. Просто нельзя. И не важно, как сильно ей этого хотелось.
— Я очень тебя люблю, — тихо произнесла она.
Гвендолин Маргарет Элизабет Ланкастер вышла через выбитую дверь и покинула дом.
Леди Ланкастер проводила дочь взглядом, не скрывая слез. Она дождалась звука хлопнувшей входной двери и обратилась к Истербруку.
— Вы в порядке, капитан?
— Немного удивлен, пожалуй, но в целом в порядке, — ответил он. — Парни?
— Леди Гвен, — произнес один из стражников, касаясь щеки и морщась, — здорово дерется.
— Вы не выказали оппоненту достаточного уважения, — сказал Истербрук веселясь. — Идите позавтракайте. Мы поработаем над бросками этим утром.
Мужчины побрели прочь, выглядя довольно смущенными, и Истербрук наблюдал за ними явно довольный. Затем он остановился и прищурившись поглядел на леди Ланкастер.
— Миледи… вы плачете?
— Конечно, я плачу, — ответила она, и голос поднялся от гордости. — Вы это видели? Она дала отпор вам троим.
— Четверым, — мягко поправил её Истербрук.
— У Гвендолин никогда не было проблем с тем, чтобы противостоять мне, — сказала она с иронией.
Истербрук хмыкнул.
— Всё равно не вижу смысла устраивать такую драму.
— Я знаю свою дочь, — ответила она. — И знаю, что единственный способ быть уверенной в том, что она поступит так, как мне нужно, — запретить ей это.