Это был действительно выдающийся полет, доказавший возможность применения дирижабля в Арктике для научных целей. Однако история эта имела своё продолжение: немцы, как было обусловлено, передали Советскому Союзу материалы научных наблюдений, кроме… аэрофотосъёмки. Они сослались на то, что у них оказалась бракованная фотоплёнка. Как потом выяснилось — уже после войны, — и плёнка была хорошей и аэрофотосъёмка отличной, но только всю плёнку руководитель полёта передал германскому генеральному штабу. Хотя было это за два года до прихода Гитлера к власти, но, видимо, германская военщина активно собирала разведывательные данные. Материалы арктической аэрофотосъёмки были извлечены на свет и использованы фашистским генштабом десять лет спустя, когда гитлеровские полчища вторглись в пределы нашей Родины и на Крайнем Севере тоже начались бои.
С отлётом дирижабля из бухты Тихой моя работа на «Малыгине» была окончена и можно было возвращаться в Москву, чтобы сдать полученную почту. Но рейс «Малыгина» был рассчитан на месяц, научной экспедиции предстояло посетить ещё несколько островов Земли Франца-Иосифа. Таким образом, мне пришлось невольно принять участие в походе, чему я был очень рад. Меня не оставляла мысль стать полярником. Своими планами я поделился с Пинегиным.
— Считайте, Иван Дмитриевич, — ответил он мне, — что вы сейчас учитесь только в приготовительном классе полярной школы, осваиваете пока азы полярной науки, причём в самых лёгких условиях и в самый благоприятный сезон. Ну что же, попробуйте. Если Арктика вам придётся по душе, дерзайте… У вас богатый житейский опыт, физической силой и решительностью вас бог не обидел, характер у вас настырный. В Арктике нужны такие люди…
Значит, решил я, к учёбе в приготовительном классе полярной школы надо отнестись со всей серьёзностью. И старался быть участником всех высадок и походов.
На «Малыгине» я вёл дневник. Привожу несколько записей из него:
«28 июля. Поехали на моторном катере на экскурсию на остров осматривать горы и ледники. Туда доехали и высадились хорошо, погуляли по берегу. А на обратном пути все вымокли насквозь, особенно Нобиле. Я его пожалел, когда он ещё на берег вышел в одних туфлях гулять, как на бульваре, и мне пришлось переносить его через ручьи на своём горбу. Обратно вернулись все промокшие, дрожали от холода. Выручили горячая ванна и горячий чай…»
Воспользовавшись стоянкой в бухте Тихой, я постарался как следует осмотреть полярную станцию, и особенно радиостанцию. Пришёл к выводу, что на таком месте, как ЗФИ, мощность станции слишком мала — всего 250 ватт. Здесь должна быть комбинированная радиостанция большей мощности: двухкиловаттная коротковолновая и киловаттная длинноволновая. С каждым годом в Северном Ледовитом океане ходит все больше кораблей, им нужны сведения о погоде и состоянии льдов.
Прощаясь с Тихой, я никак не предполагал, что вернусь сюда через год начальником полярной станции. А пока мы плыли снова к мысу Флор.
«31 июля. Вечером прибыли на остров Нансена. Бросили якорь. Сильный шторм. Спустили шлюпку. Иностранцы поехали на берег, расстояние около мили. «Шестёрка» долго билась против зыби, добралась, но всех вымочило. Потом шлюпка вернулась за нами. Хотя В. Ю. Визе дал список, кому ехать на берег, набралось столько лишних людей, что не успели отвалить от борта, нас стало заливать зыбью. Матросы с «Малыгина» молодые, неопытные, грести как следует не умеют. Вернулись мы к борту, половина матросов сами выскочили. Мы отлили воду, сели за вёсла и дошли до берега. Лазили по горам, искали избу или могилу Седова, но ничего здесь не оказалось. Держим курс на о. Рудольфа.
1 августа. Идём черепашьим шагом. Стали во льдах из-за тумана. Многих уже одолела скука, поговаривают, чтобы обратно вернуться. Получили радио с судна «Ломоносов»: его крепко держат льды. Возникли разговоры, что, может быть, нам придётся возвращаться обратно и вытаскивать его изо льда.
4 августа. Начали пробиваться через большие льдины пакового льда. Но, к несчастью, снова накрыл туман, дальше идти нельзя. Весь день стояли, набирали со льдин пресную воду. Такой густой туман, что тоска берет…»
Всё же нам удалось пробиться к острову Рудольфа, когда туман несколько разошёлся. По пути опять была очередная охота на белого медведя. До берега не дошли километра полтора и решили после обеда отправиться на остров по льду.
Без привычки ходить по льду трудно. Первым провалился я, но, спасибо, меня удержал фотограф Абрам Штемберг. За мной провалился корреспондент «Известий» Ромм, но удачно, удержался за кромку льда. Третьим провалился немецкий корреспондент Зиберг по самую шею и очень испугался. Много трудов стоило вытащить его, и он сразу вернулся на «Малыгин», чтобы переодеться.
Как только дошли до острова, все бросились на берег и стали осматривать, что осталось здесь после американской экспедиции Фиала. Все застали в разбросанном виде и в избе и на берегу. На камнях мы поставили доску с надписью, что 4 августа 1931 года здесь побывала экспедиция на ледокольном пароходе «Малыгин».
Привезли на санях груз — экспонаты для музея Арктики в Ленинграде.
Конечно, Визе и капитан приняли правильное решение: все ценные вещи передать в музей. На корабле была устроена выставка вещей, оставшихся от экспедиции Фиала 1903—1905 годов, а профессор Визе прочёл об этой экспедиции интересный доклад.
«Малыгин» пытался пройти ещё дальше на север, но не пустили льды. Дошли мы до 82 градусов 43 минут северной широты — на такие высоты редко какой корабль заходил. Мы обошли несколько островов ЗФИ, пытались обнаружить остатки экспедиции Нобиле, но безуспешно. Визе и Пинегин регулярно делали в кают-компании научные сообщения, слушать которые собирались все, кроме вахтенных. На очередном сообщении Визе сказал:
— Нам удалось внести коррективы в карту архипелага. На составленной Джексоном карте в северо-западной части ЗФИ обозначен остров Альфреда Гармсуорта. Мы исследовали этот район и острова не обнаружили: видимо, Джексон принял за остров большой айсберг…
Рейс подходил к концу. Туристы и корреспонденты начали упаковывать чемоданы — мы шли уже по Белому морю, В этот день у меня состоялся серьёзный разговор с профессором Визе. Я зашёл к нему в каюту.
— Как прошло арктическое «крещение», Иван Дмитриевич? — встретил он меня вопросом. — Не отпугнула вас Арктика?
— Совсем наоборот, — ответил я. — Я глубоко обдумал все, прежде чем прийти к вам, и я решил, что непременно вернусь в Арктику.
— Думаете, вы Арктику узнали? Так ведь мы, можно сказать, на прогулке были. Это не зимняя Арктика, — усмехнулся профессор.
— Совсем нет, —ответил я и изложил свои доводы. Они сводились в общем-то к одному: всё равно буду работать в Арктике.
— Приходите к нам в Арктический институт, — ответил Визе. — И мы найдём для вас хорошее дело. Предупреждаю: хорошее, но трудное дело.
— Готов взяться за постройку новой полярной станции…— ответил я.
Может быть, это было и нескромно, но, честное слово, отвечало моим заветным желаниям.
— Такие вопросы решает директор Арктического института Рудольф Лазаревич Самойлович, — сказал Визе. — Я только могу рекомендовать вас. Продолжим разговор в Ленинграде…
Не поздно ли начинать жизнь заново в тридцать семь-то лет? — спрашивал я себя и отвечал: нет и ещё раз нет! Любимое дело начинать никогда не поздно. А что работа в Арктике станет любимой, я нисколько не сомневался. Просто я чувствовал, что эта работа по мне. Трудностей не боялся, их уже достаточно пришлось пережить. И все стояли перед глазами белые просторы, синева неба, вспоминалась та особенная тишина, какую, пожалуй, не с чем сравнить.
Так начался мой путь полярника, продолжавшийся 15 лет.
Не прошло и года, как я снова был на палубе ледокола «Малыгин». Он опять шёл к Земле Франца-Иосифа. Мечта моя осуществилась: я стал полярником, Владимир Юльевич Визе сдержал своё слово и рекомендовал меня на должность начальника полярной станции, а решающую роль в моей судьбе сыграл заместитель наркома обороны СССР Сергей Сергеевич Каменев — мудрый человек с чутким сердцем. Он был тогда председателем Арктической комиссии при СНК СССР. Сергей Сергеевич утвердил предложение профессора Визе, и я был назначен начальником полярной станции в бухте Тихой.