Меня заперли в трюме, а в погоню за Тупуном американцы срочно снарядили отряд. Не догнали… И правда, как им было тягаться с коренным эскимосом в родной для него стихии?
Следующие три месяца вначале я один, а потом в компании с выздоровевшим Ричардом мы провели в тесной коморке плотника в трюме на американском корабле. Капитан арестовал преступников для передачи их властям. «Единорог» за нами так и не пришел…
Уже по прибытии в Нью Йорк, нас передали полиции, после чего мы оба и оказались в этом участке. Еще три недели я познавал все прелести того, что значит быть подследственным в Америке конца девятнадцатого века.
Нас бросили в тесную, битком забитую людьми камеру, и казалось попросту про нас забыли. Возмущаться и требовать русского консула или адвоката было бессмысленно, много раз я получал деревянной дубинкой от того же сержанта Конора, когда пытался качать права. В итоге у Ричарда открылась рана, и он снова слег.
Ситуация изменилась только неделю назад, когда совершенно неожиданно, нас, уже потерявших всякую надежду вытащили из общей камеры и разделили. Ричарда увезли в больницу, а я получил отдельное жильё. Объяснение таких изменений в нашей судьбе оказалось простым — во всех газетах Нью Йорка вышли статьи о покорении русскими Северного полюса! И завертелось! Нашелся консул, взяв все расходы по содержанию и моей защите на себя, два адвоката начали посещать меня ежедневно, готовя документы для того, чтобы меня выпустили под залог, а отношение полицейских стало предельно уважительным. Завтра суд, и надеюсь моё почти четырехмесячное заключение закончится!
Глава 2
Серое утро пробиралось сквозь решётки на узких окнах моей камеры, и тусклый свет едва касался мокрых, заплесневелых стен. Камера напоминала могилу — сырая, глухая, пропитанная запахом плесени, нечистот и страха. Здесь не было времени, только день, похожий на ночь, и ночь, неотличимая от дня. Над головой привычно скрипели тяжёлые балки, полицейский участок ни когда не пустовал, а под ногами — глиняный пол, вспухший от подземных вод. Вместо матраса у меня прогнивший тюфяк, в котором полно вшей. К этим постоянным спутникам арестантов, как и к бегающим по камере крысам, я уже привык. Почесав покусанное насекомыми тело, я откинул в сторону одеяло и потягиваясь сел на нарах. Блин, как же это классно, спать вытянувшись в полный рост, даже в этом мрачном склепе! В прошлой моей камере таких условий не было. Как вспомню, так вздрогну!
Когда месяц назад нас с Ричардом привели и запихнули в тесную камеру, там уже сидело восемь человек, несмотря на то, что нар было всего четыре. Мы с моим подельником соответственно стали девятым и десятым обитателями этой следственной камеры. Спать приходилось сидя, прижав колени к груди, чтобы хоть как-то согреться.
Подследственные — и мальчишка карманник, и пожилые бродяги, и несколько молчаливых и мрачных убийц из Нью-Йоркских банд — ютились тут плечом к плечу, словно пассажиры переполненного плацкартного вагона. Их вина не была ещё доказана, но наказание уже началось, потому что к подследственным тут отношение точно такое же, как и к осужденным преступникам. Впрочем, не виновных тут не было по определению, если человек попадал сюда даже случайно, у него было мало шансов в скором времени увидеть свободу. Так что разницы не было, можно сказать, что к нам относились даже хуже, чем к зекам. И наказания за нарушения режима содержания, к ним применялись те же самые, что и к осужденным.
В первый же день, когда я по незнанию орал и требовал адвоката с консулом, меня знатно отмудохали дубинками трое охранников, да так, что я едва дышать потом мог! Второй раз по мимо звездюлин, меня заковали в цепи, причем руки приковали к ногам, и я просидел в позе «знак вопроса» целые сутки, причем на хлебе и воде! В третий раз, кроме уже привычных побоев, цепей, урезания рациона и морального унижения, я был отправлен в карцер на три дня. Просидев в холодной и мокрой яме, где не было и намека на дневной свет, весь срок наказания, я стал умнее и сделал для себя выводы, что качать дальше права у меня попросту не хватит здоровья, после чего смирился и угомонился. Да и жрать в те дни мне хотелось просто нестерпимо, так я не голодал даже в самые трудные дни своих экспедиций.
Пищу — если это можно было назвать пищей — разносили в жестяных мисках: водянистый, пресный суп с кожурой картофеля и ломоть чёрствого хлеба. Воду пили из общей ржавой кружки. Столовые приборы нам не полагались, баланда выпивалась прямо из миски. Только однажды, в похлебке Ричарда нашелся кусочек варенного мяса, и мы долго гадали, крыса это, или мышь, случайно попавшая в котел. О том, что арестанту специально положили кусок настоящего мяса, не могло быть и речи!