— Сколько граммов?
— Ну, не знаю. Сколько граммов, Тони?
— Ну, не знаю, — отозвался Асенсио.
— Приносила просто…
— В театр. Тем, кому было нужно.
— Ну, я бы не стал: говорить «было нужно», — перебил Ролдан. — Кокаин не вырабатывает привычки.
— Тем, кто хотел, правильнее говорить, — кивнул Асенсио.
— Сколько людей хотели? — спросил Мейер.
— Ну… Тони и я, — ответил Ролдан. — И еще несколько ребят.
— Сколько ребят?
— Немного, — сказал Асенсио. — Шестеро или семеро. Шестеро или семеро, Майк?
— По-моему, шестеро или семеро, — сказал Ролдан. — Помимо самой Салли.
— Так о чем идет речь? — сказал Мейер. — О дюжине граммов в неделю, примерно так?
— Примерно так. Может быть, о двух дюжинах.
— Две дюжины граммов, — кивнул Мейер. — Какую цену она называла?
— Текущую уличную цену. То есть Салли не имела дохода от торговли, поверьте. Она просто брала порошок для себя и заодно для нас. Возможно, ей давали скидку за большую покупку, кто знает?
— Я думаю, — сказал Ролдан, обращаясь к Асенсио, — что на самом деле мы получали порошок по цене ниже уличной.
— Вполне вероятно, — согласился Асенсио.
— Сколько вы платили? — спросил Мейер.
— Восемьдесят долларов за грамм.
Мейер кивнул. Грамм кокаина примерно соответствовал одной двадцать восьмой унции. Текущая уличная цена колебалась от ста до ста двадцати пяти долларов за грамм в зависимости от чистоты кокаина.
— От кого она получала порошок? — спросил он.
— Не знаю, — сказал Ролдан.
— Не знаю, — сказал Асенсио.
— Кто такой Пако Лопес? — спросил Мейер.
— Кто это? — спросил Ролдан. Асенсио пожал плечами.
— Мы должны его знать? — спросил Ролдан.
— Вы не знаете его, нет?
— Никогда не слыхал о таком.
— А ты. Тони?
— Никогда не слыхал о таком.
— Он танцор? — спросил Ролдан.
— Он «голубой»? — спросил Асенсио.
— Он в морге, — ответил Мейер.
Ребекке Эдельман было около пятидесяти. Она сияла чудесным загаром и была решительно подавлена горем. Детективы позвонили ей рано утром: хотели поговорить с ней после того, как она прилетела с островов Антигуа накануне вечером. Однако ее падчерица сказала, что похороны Марвина Эдельмана состоятся в одиннадцать утра. Еврейский обычай требует хоронить в течение двадцати четырех часов после смерти. Все равно похороны пришлось перенести: когда смерть наступает от травмы, обязательно делают вскрытие.
Ни Клинг, ни Браун никогда не видели прежде, как принято выражать скорбь в еврейском доме. Окна в гостиной Эдельмана выходили на реку Харб. Небо все еще было ярко-голубым и ясным. Браун отчетливо видел дома-башни, возвышающиеся на другом берегу на холмах, в соседнем штате. Ему видны были благородные очертания моста Гамильтон-бридж. В гостиной родные и близкие Марвина Эдельмана сидели на полу и разговаривали друг с другом приглушенными голосами.
Ребекка проводила детективов в маленькую комнатку, которую, по всей видимости, использовала как мастерскую для шитья. В углу стояла швейная машина, слева от педали — корзина с обрезками ярких тканей. Она села на стул перед машиной. Детективы сели на небольшой диван. Ее карие глаза были влажными. То и дело она сжимала руки. Лицо и руки ее были морщинистые, а губы — потрескавшиеся. Говоря, она обращалась к Клингу, хотя вопросы задавал в основном Браун. Браун привык к этому: иногда даже черные обращались к белому полицейскому, словно сам он был невидимым.
— Я просила его поехать со мной, — сказала миссис Эдельман. — Я говорила ему, пусть возьмет отпуск, устроит себе праздник, будет только польза. Но нет, он отвечал, как раз сейчас слишком много работы, в следующем месяце он планирует поездку в Европу. Он сказал, что устроит себе отдых, когда вернется, — в апреле. Кому нужен отдых в апреле? В апреле появляются цветы даже здесь, в городе. В общем, он отказался ехать со мной. А другого отпуска у него никогда теперь не будет, — сказала она и отвернулась. Слезы опять наполнили ее глаза.
— В чем состояла его работа, мадам? — спросил Браун. — Он торговал ювелирными изделиями?
— Ну, он был не совсем обычным ювелиром, — сказала миссис Эдельман, извлекла платок из кармана и приложила к глазам.
— Поскольку он носил этот жилет… — начал Браун.
— Да, — сказала миссис Эдельман. — Он покупал и продавал драгоценные камни. Этим он зарабатывал на жизнь.
— Бриллианты?
— Не только бриллианты. Он занимался любыми драгоценными камнями. Изумрудами, рубинами, сапфирами и, конечно, алмазами. Драгоценными камнями. Но он пренебрег самым драгоценным — жизнью. Если бы он поехал со мной… — Она покачала головой. — Упрямец, — сказала она. — Да простит меня Бог, но он был упрямец.