— Понимать я могу что угодно, — сказала Хелена, поворачиваясь к нему и окидывая холодным взглядом. — Но они ждут, что я буду выглядеть и вести себя так, как им того хочется. Так вот им, пожалуйста! — Она развела руками, показывая свой наряд.
Один смотрел, не отрываясь. Ему нравилось, как траурное платье обтягивает её фигуру. Как из строгой причёски небрежно выбивается несколько тёмных локонов. Как сверкают чёрными опалами шпильки и серьги. Будто капли дождя запутались в волосах. Льдисто-голубые глаза казались ярче и светлее с чёрной подводкой. Обществу такое не может понравиться, люди бы осудили любую за подобный вид. Но Хелена играла по правилам настолько, насколько хотела. Ей было плевать, скажет ли кто, что она неправильно скорбит, носит украшения и яркий макияж. Ей было так проще: чтобы никто не знал.
Один поднялся, подошёл к Хелене и предложил взять его под локоть. Она надула губы, посмотрела на него исподлобья, но обвила его руку своей, и Один переместил их вниз. Сэр Рейверн ждал у выхода в парк, стоя в тени, чтобы никто не видел его бледного усталого лица. Его скорбь можно было чувствовать: она окружила его, отпечаталась на лице и во взгляде, забралась в складки одежды. Находиться рядом было жутко и неприятно.
Сэр Рейверн не разговаривал с Хеленой неделю — ни о делах, ни о похоронах, за которые всю ответственность взял на себя, ни о чём-либо вообще. И сейчас он тоже ничего не сказал — лишь кивнул в знак приветствия. Он оделся во всё чёрное. На его камзоле не было ни медалей, ни блестящих кантов, ни серебряных пуговиц. Понять по его лицу, осуждает ли он её, Хелена не смогла, но на кратчайший миг подумала, что серьги или шпильки, наверно, были лишними. Но менять ничего не собиралась. Уже было поздно в любом случае.
Хелена мельком взглянула на Одина и отпустила его локоть. Сжала кулаки. Сжала губы. Глубоко вдохнула — и шагнула на свет.
Она стояла, скрестив руки на груди. Лицо стало непроницаемой маской с застывшим выражением. Яркие глаза смотрели в никуда. Губы были сжаты, а брови сведены над переносицей. Она не казалась грустной, просто сосредоточенной глубоко внутри себя. И Эдвард не мог отвести взгляд.
Он цеплялся за неё, как за единственную соломинку, за последний островок, который удерживал его от того, чтобы не сойти с ума. Похороны напоминали о годах войны: мрачные, гнетущие, только не растекшиеся по всей стране, а сосредоточенные в одном месте — в мраморном парке Санаркса, где кроме пустых взглядов живых людей, всех преследовали взгляды белых изваяний. Эдвард ненадолго замер перед статуей Гардиана Арта. Похороны короля Санаркса выветрились из памяти, стёрлись временем и весельем, а теперь Эдвард, трепеща изнутри, глядел в суровое лицо человека, которого едва помнил. Тот смотрел сверху вниз белыми глазами без зрачков и усмехался в густую бороду.
Эдвард поёжился и поспешил за родителями и братом. Филипп был один, прятал руки и не отвечал ни на какие вопросы; оставалось только гадать, что именно не так. Всё, что Эдвард пока понимал: за время его отсутствия произошло что-то серьёзное и это «что-то» прошло мимо него.
Он встал рядом с Филиппом, вдохнул и замер. Гремели бьющие в небо орудия. А над могилой поднялся белоснежный камень. Не шикарная почти живая статуя — монолит с вырезанными цветами, усыпанными разноцветными драгоценными камнями; с замысловатыми орнаментами и лицом мадам Арт.
Все молчали. Взгляд Эдварда украдкой скользнул с колонны в сторону. Хелена, сжимая одной ладонью другую, смотрела на статую, как заворожённая. А потом грянул последний залп — и люди начали окружать её и стоящего рядом Элжерна Рейверна. Эдвард хотел подойти тоже, но его вытеснило потоком, и он издали смотрел, как между чужими головами мелькает её бледное лицо, а застывшие глаза уже потеряли то необычное выражение, которое он заметил минуту назад.
Люди выражали соболезнования, кто-то пытался дотронуться Хелене до руки или до плеча, и она неприятно вздрагивала и хмурилась, сильнее погружаясь в прострацию. Ей казалось, что ещё немного — и она задохнётся от такого количества людей в такой неподходящий момент. Никто не понимал, что с ней и что ей нужно. Во взглядах мелькали вопросы, которое никто не решался задать. А ей всего-то нужна была тишина. Не слёзы женщин, которые видели мадам Арт в последний день, когда та была в сознании, и точно не дежурные полные деланого сожаления речи.
Эдвард думал попробовать ещё раз, но Филипп мотнул головой, мол, оставь это. И он послушался.
Официальная часть кончилась, все слова сожаления были сказаны и приняты, неотложные вопросы — решены, а встречи — назначены. Люди быстро исчезали, спасаясь от тяжёлой атмосферы уныния. Лишь редкие дамы до сих пор вытирали глаза, а пожилые мужчины прогуливались меж статуй, как чёрные тени. Эдвард краем глаза заметил, как один из них поклонился Гардиану Арту, и по телу пробежала нервная дрожь.