— Ничего интересного, Один.
Хелена продолжала разглядывать золотое вино, его ленивые пузырьки. Ей что-то не нравилось: было вкусно, но чувство оставалось неприятное.
— Где вы были? Чем занимались?
— Ничем мы не занимались, Один!
— Правда? — он ухмыльнулся, и щёки Хелены защипало.
Она поняла.
— Это не твоё дело.
Один поднялся, улыбаясь, и от того, как блеснул его глаз, Хелене стало не по себе. Он тоже понял.
— Так у вас ничего не было.
Хелена смотрела ему в лицо, скрестив руки на груди. Он казался серьёзным, беспристрастным, но в глубине янтарного глаза плескалась та же ярость, которую Хелена видела однажды. Плечи нервно дёрнулись. Она неосознанно потянулась к бокалу и осушила его одним глотком. Вино остыло, немного выветрилось, но всё равно ударило в голову.
— Это не твоё дело, — повторила Хелена.
Один неспешно приближался, излучая уверенность и опасность. Хелена вжалась в кресло. Хотелось убежать, но тело не слушалось, обратившись в вату.
Один оказался рядом, навис над ней, упираясь в подлокотники кресла.
— Вот что с тобой не так. Вот что тебя гложет, — он шептал, шипел, как сгорающие камни в камине угли. — Ты хочешь его.
Его рука медленно погладила её плечо.
— Ты переходишь границы! — воскликнула Хелена, вскочила, попыталась прошмыгнуть у него под рукой, но пошатнулась. Один схватил её и толкнул обратно в кресло.
Комната смазалась, поплыла. Воздух сгустился, сдавил горло, было сложно дышать. Хелена делала короткие, рваные вдохи, а перед глазами всё плыло, превращая мир пятна резких красок — и в ощущения: жар, колющий щёки, сушащий язык и уходящий в грудь; напряжение, скручивающее мышцы; дыхание совсем близко. Шершавые руки поглаживали щёки, подбородок, нежно касались за ухом. А перед глазами — только расплывающаяся картинка. Слишком резкая и контрастная. От неё сильнее колотилось сердце — и сильнее мутнел рассудок.
— Что ты сделал?.. — едва слышный шёпот сорвался с губ.
— Ещё ничего…
Его силуэт приблизился и поцеловал. Не грубо, но глубоко, не оставляя возможности для сопротивления.
И Хелена не сопротивлялась. Вцепилась в его руки чуть выше локтей, впивалась ногтями, мяла ткань, будто это могло отсрочить неизбежное.
— Один, не надо… Пожалуйста…
Он не услышал. Завладел её губами снова, забирая едва блеснувшую свободу, — и она ответила. Подалась вперёд, опираясь на его руки. Пыталась контролировать, сдерживать, отвоевать себе хоть немного власти.
Тщетно.
Он скинул её руки со своих, откидывая обратно в кресло. Тяжёлая ладонь погладила от бедра до колена, ниже — и рывком задрала юбки.
Дрожь пронзила тело, когда он коснулся оголённой кожи. Хелена распахнула глаза, попробовала оттолкнуть Одина, но сил хватило только упереться ему в грудь, и, умирая от жалящих поцелуев на плечах и шее, жалобно прошептать: «Не здесь».
Это Один услышал: поднял, подхватил на руки и переместил. Было темно, холодно, она не понимала, где находится, только знала, что так быть не должно.
Она не хотела его, не хотела! Не так и не сейчас.
Хелена попробовала оттолкнуть Одина ещё раз, но упала на кровать. Контраст холодных простыней с жаром его тела сводил с ума. Душу и разум разъедало обидой, бессилием, чем-то ужасно горьким и болезненным, отчего всё внутри сжималось, стягивалось в узел от ужаса. Путались мысли.
Она пыталась представить, что всё иначе. С другим…
Но иллюзия разлетелась пеплом, когда прохладный воздух облизнул грудь и бёдра. Он будто пытался успокоить, остудить.
Но бесполезно. Бессмысленно.
Хелена шмыгнула носом.
— Один, не надо…
Она встретилась взглядом с Одином и отвернулась разочарованно, с болезненным смирением. Отвернулась, чтобы с ужасом увидеть силуэт белого кружевного свадебного платья в углу комнаты.
А потом тело вспорола одномоментная боль.
31
Утренняя тишина разорвалась вскриком:
— Эдвард!
Хелена вскочила на кровати и зажала рот руками. Она часто дышала, озиралась и изо всех сил пыталась больше не кричать.
Эдварда здесь не было. Не было больше и кошмара, в котором тьма затягивала сверкающие зелёные глаза, превращало лицо в жестокую холодную маску, и он отворачивался и уходил, а она пыталась дотянуться, остановить — но лишь обжигала пальцы, и кожа растекалась, будто плавилась. И Хелена могла только кричать ему в спину, кричать, пока слова наконец не ожили — и не разорвали сон.