И теперь, когда огни погасли, он хотел увидеть, чем живёт и дышит этот кипящий мир, что и кого он может ему дать. Хотел проникнуть в самое сердце и завладеть им прежде, чем это сделает кто-либо другой.
А кто-то другой был рядом.
Он с интересом следил за вспышками чёрной энергии, которая напоминала ту, что сгущалась вокруг его замка. Слишком плотная и слишком опасная для этого мира, чтобы появляться просто так. Чем ближе он подбирался, тем осторожнее становился источник, постоянно ускользая, но такие следы, — такие следы! — скрыть полностью было невозможно. Не от его глаза.
И вот он стоял в гостиной полуразрушенного битвой дома, смотрел на обожжённые чернеющие стены и… чувствовал. Перед глазами мелькали яркие образы, картины надвигающейся опасности. То, как сереют белоснежные стены, как осыпается позолота и небесно-голубую ткань окропляет кровью.
14
Хелене было весело. Ей нравилась вседозволенность, которая вспыхнула неожиданно ярко, как сумасшедший блеск в глазах Лифа, когда он смотрел на неё. Она поймала поток, пьянящий и притягательный, и позволила ему унести себя так далеко, как он только мог. Не осталось ни рамок, ни запретов. Не было того, кто мог бы ей запретить. Мир разбился, и она танцевала на осколках собственного сердца, гордости и репутации, даже не пытаясь их собрать. Кровь и грех никогда не казались такими привлекательными. И руки скользили по телу. И слова, которые раньше произносились благоговейным шёпотом, потеряли ценность.
Ей было весело. Ей было плевать.
Ей не нужны были чувства — хватало этой плотской любви, которая вспыхивала и потухала одинаково быстро. Словно и не было её. Она не зажигала сердце — только тело. Не обжигала, не грела. Но ей нравилась игра, которую они вели с Лифом, даже не пытаясь притворяться, что что-то значат друг для друга. Их встречи были коротки, движения — жадны. На публике они вели себя нарочно вызывающе. Словно мир стал сценой, а люди — зрителями, что не отрывали глаз от их маленьких спектаклей.
С Лифом это было легко. С ним можно было всё. Рамки, правила, сценарии — всё оставалось позади, отбрасывалось за ненадобностью, и лишь блеск обращённых к ней глаз занимал мысли.
Они не могли не смотреть. Потому что всем хотелось сбросить оковы одобрения, но их сковывал благоговейный, покорный ужас. А ей было не страшно. Она уже видела изнанку их прекрасного высшего общества. Лучший вид на скрывающиеся за улыбками оскалы.
Теперь она могла позволить себе всё! А они не могли закрыть глаза даже на такую ненужную иллюзорную вещь как репутация.
Это приводило Хелену в искренний восторг. Она любила это больше всего на свете: быть лучше, быть выше, быть не такой как все.
Восхищённые взгляды, обожание, даже осуждение и зависть — она хотела всего и сразу. И этот новый экстравагантный способ давал ей всё и даже больше.
А ещё Хелене доставляло победное удовольствие замечать, как мать едва сдерживает ярость. Хелена часто замечала взбешённые взгляды мадам Арт, то, как она поджимает губы, впивается длинными ногтями в стол — но молчит. Сначала это немного обидело: после того бала у Хелены перехватывало дыхание от предвкушения материнской реакции, а её не последовало. Мадам Арт не кричала, не обвиняла и не заламывала руки, а хранила гордое осуждающее молчание. Лишь однажды она ядовито поинтересовалась, неужели дочери действительно нравится слушать всё то, что говорят у неё за спиной из-за этой неугодной пассии.
Хелена рассмеялась.
— Да! Они ведь говорят.
Сэр Рейверн коротко прыснул в сторону.
Увидев, что осталась без поддержки, мадам Арт поджала губы и снова замолчала.
Дни Рождения мадам Арт любила справлять пышно: чем больше людей и украшений, чем громче музыка и вычурней наряды, тем лучше. Она планировала праздники, будто это настоящие шоу: с салютами, актёрами и декорациями. Если ей приходила идея, как можно отметить то или иное событие, эту мысль нельзя было никак выбить из её головы, и горе тому, кто бы попытался.
Вот и в этот раз в свойственной ей безапелляционной манере, с вежливой улыбкой на губах и выражением лица, говорящим: «Всё будет так, как я скажу в любом случае», мадам Арт заявила, что хочет отпраздновать день рождения так, как проходили балы лет сто назад. Она уже приказала вызвать придворных дизайнеров и организаторов — людей, привычных к капризам королевы и приноровившихся их исполнять на высшем уровне.