— Я забыл, что она такая странная, — нахмурился Филипп.
Анна прыснула.
— Я привыкла. Пусть лучше такая, чем какая-нибудь чопорная мадам «Я воспитала несколько поколений благородных леди, и тебя такой сделаю», — кривлялась Анна, возводя глаза к потолку и выделяя все «о». Она поправила невидимые очки и смахнула со лба прядь.
— Рад слышать, что ты в порядке! — закивал Филипп. — Выглядишь усталой.
— Я не в порядке, — пожала плечами Анна и слезла с подоконника. — Я схожу здесь с ума, и мои шутки становятся тупыми и неинтересными. А других здесь всё равно не понимают.
Надувшись, она отвернулась к лесу, и взгляд непроизвольно заскользил по горизонту туда, где должен был находиться её дом. Почему она считала домом место, в которое не может вернуться, а все эти замки, резиденции за полтора года так и не стали родными…
Филипп подошёл сзади, обнял Анну за плечи и сказал:
— Если хочешь, можем поехать покататься.
— Чтобы её величество упала в обморок, когда узнает? Кажется, она только недавно перестала считать, что я худшее, что могло случиться в её жизни.
— Уверен, у неё есть варианты, которые могли бы быть хуже. Надо же ей как-то себя успокаивать, — фыркнул Филипп, и его шёпот защекотал ухо: — Мы никому ничего не скажем.
Анна довольно замурчала и запрокинула голову, краем глаза глядя на Филиппа.
— Неужели я вижу моего плохого мальчика, который не слушается маму и папу?
— Твой мальчик временно закончил с делами и наконец может позволить себе быть не самым образцовым.
— Вы меня пугаете, ваше высочество! — рассмеялась Анна.
Она вывернулась из его объятий, но лишь для того, чтобы повернуться к нему лицом, закинув одну руку ему на плечо, а другую запустить в волосы, взъерошивая их и укладывая так, как нравится ей.
— Наверно, — вздохнула Анна с грустной улыбкой, — это всё же не самая хорошая идея. Я сейчас вешу столько, что лошадь сломается! — Филипп посмотрел на неё с осуждением, но не смог не улыбнуться. — Так что давай не травмировать ни мадам Керрелл, ни мою милую компаньонку лошадьми и охотой, и просто ненадолго… исчезнем отсюда. Туда, где тихо и спокойно, где никто не спрашивает, насколько плохо я чувствую себя сегодня, где нет ненужных отвлекающих мыслей. Здесь стало так… тяжело.
Ей не нужно было объяснять. Филипп посмотрел за её спину, в окно, на горизонт, и молча кивнул, и Анне даже показалось, что всё её мысли и опасения — лишь её больные фантазии. Что угодно, но не правда.
Она не боялась так никогда в жизни. И боль никогда не была такой сильной. Словно тело разрывало напополам. Все чувства затмило агонией, и сознание не могло концентрироваться ни на чём, разлетаясь, разбегаясь и разбиваясь, как лопнувшие вазы и статуэтки. Бесконтрольная энергия сметала всё на своём пути. Голоса сливались в один. Громкий, резкий и непонятный. Хотелось заткнуть уши, но руки парализовало от напряжения, и единственное ощущение, на удивление чёткое в хаосе из ужаса и боли, — как горячая ладонь держит её, и кажется, что только это не даёт упасть в бесконечную чёрную бездну.
И это чувство осталось, даже когда агония начала стихать, позволяя наконец вздохнуть. Когда тающие капельки пота приносили лихорадящий холод. Когда глаза, бесцельно смотрящие в потолок, закрылись, а в ушах всё ещё стоял плач. Два. Два режущих слух и сердце детских плача.
Девочки. Близняшки. Два непонятных свёртка.
И пустота.
Она смотрела на них, не понимая ничего. А все смотрели на неё, будто чего-то ждали.
В голове лишь короткая удивлённая мысль: «Двое». Секундное непонимание, как они могли в ней поместиться, напомнило о пережитом ужасе, пробежало разрядом болезненной дрожи по всему телу и перетекло в глупое «теперь понятно».
Анна мелко тряхнула головой и ещё раз попробовала взглянуть на свёртки.
От давящей неестественной пустоты хотелось заплакать.
Все умилялись, радовались, поздравляли. Филипп смотрел на них как на что-то невероятное, чего не видел никогда в жизни. Держал один из них, будто это было главное сокровище, которые он когда-либо мог получить.
А она не чувствовала ничего.
Это было неправильно. До ужаса неправильно!
Анна растерянно улыбнулась Филиппу, и все, должно быть, думали, что она не в себе, но это временно. И Анна тоже хотела верить, что оцепенение пройдёт, и она будет так же светиться, как Фил, что на её лице появится такое же умиление, как у женщины, которая принесла девочек, и что свёрток в её руках перестанет быть просто свёртком, а станет чем-то большим, родным.