— Там террористки, — ткнул он коробкой из-под дрона в сторону уходящей по направлению к базе улочки.
Что такое террористки, Констанция явно не знала, но не понять взволнованного тона учёного было нельзя.
— Бездна! — выругалась она. — Нужно уходить из этого городка.
— Но база… Армия…
— Нет. Вы не дойдёте до неё.
— Но почему не на базу?! Там я буду в безопасности!
— Да не будете вы, господин, в безопасности! — сорвалась тащившая его волшебница. — Если на вас начал охоту Круг, то достанут даже за каменными стенами!
— Ничего вы не поняли, господин чисельник, — устало заключила Констанция, повела кончиком меча, и с окна на втором этаже сорвало ставни, упавшие на мостовую рядом с профессором. — Уходим.
Я проснулся от головной боли, словно с глубокого похмелья. Перед глазами всё плыло.
— Вы вышли из сна, — вежливо поприветствовал меня голос в голове.
— Система, — пробурчал я. — Диагностика.
— Выявлен сдвиг цикла возбуждения-торможения нервной системы. Приняты первичные меры. Рекомендуется обратиться к медперсоналу.
— Обойдусь, — прошептал я, а потом выполз из-под одеяла. Стало немного зябко спросонья, отчего даже поёжился. Вроде не так холодно, но вставать с нагретой постели на природе — не самое приятное занятие.
Глаза продрать получилось не сразу. Справившись наконец-то, огляделся. Сквозь щель в пологе палатки уже пробивались лучи Небесной Пары, они же создавали играющие на ткани тени от листьев.
Вчера вечером я только и успел, что распаковать учебники по арифметике и показать их Клэр. Зато до самого поздней ночи Лукреция обучала её игре на лютне, бывшей здесь частью этикета. Как в Японии самурай обязан был уметь слагать трёхстишия-хокку, так здесь благородным надлежало музицировать на лютне и петь песни, желательно тоскливые баллады. Впрочем, Ребекка назвала это дуростью, сказав, что петь не станет даже под угрозой виселицы, ибо лишена слуха и голоса, а на лютне способна только бряцать что-то совсем уж неприметное. Что ж, и самураи не всегда умели писать нормальные стихи, но делать вид, что царапают, приходилось всем.
— Катарина, — позвал я храмовницу, сонно потерев лицо. Как же, однако, болит голова.
Девушка не ответила.
— Андрюха!
Тоже тишина.
Дотянувшись до бриджей и чулок, я быстро их натянул и выполз на белый свет. От брызнувших в лицо лучей зажмурился, а потом потянул носом. Пахло дымом, коровьим дерьмом и чем-то пригоревшим. К аромату зелени и цветов я, к сожалению, уже принюхался и перестал замечать.
Катарина обнаружилась сразу. Она ходила по поляне, глядя под ноги: дойдёт до какого-то места, развернётся и пошагает обратно; в общем, как львица в клетке. Заметив меня, подошла поближе.
— Что-то нехорошее, — произнесла она. — Меня морозит. Совсем не яси.
Я оглядел поляну. Вроде всё нормально, но у костра, где собрались солдатки с тарелками, чувствовалось напряжение. Женщины молчали.
— Не знаю, — неуверенно ответил я и направился к соседней палатке, где обитал лейтенант. — Андрей, ты здесь?
Изнутри раздалось невнятное бормотание.
— Не понял, — я нырнул внутрь и опешил. — Андрей, ты чего?
Товарищ сидел на спальнике и прижимал к щеке кружку, а по лицу бежали слёзы.
— Отцепись, — невнятно пробурчал он, глядя в одну точку.
— Ты бухой, что ли? — удивился я, принюхиваясь. Спиртом не пахло. Но что-то явно было не так.
— Отстань.
— Андрей, ну, нечисть. Но не нажираться же из-за этого.
Я осторожно взялся за кружку и вынул из вялых пальцев. Нет, вообще ни капли спиртного, в кружке просто вода. Но он однозначно в хламину пьяный.
— Так-так-так, — забормотал я и выскочил из палатки. От резкого движения перед глазами поплыло, а к горлу подкатил ком. — Нужно других проверить.
Подбежал к фургону, где жила Лукреция. Та обнаружилась на месте и тоже рыдала.
— Она отняла его у меня. Ты поднимешь? Просто отняла. Она мне жизнь поломала!
Волшебница упала на колени и на четвереньках подползла к краю фургона.
— Юрий… У вас так же? Так же могут указать пальцем, кого любить, а кого нет? — продолжила Лукреция, а потом уронила лицо в ладони, скукожившись на полу. — Никогда не прощу! — она ударила кулаком по доске, и плечи её затряслись от плача.