Боялась услышать ответ. Боялась, что мое, пусть и не хрустальное, сердце... разобьется.
Поэтому я просто улыбнулась, сквозь тонкую ткань рубашки ощущая тепло его рук. Алистер тут же разомкнул объятья, лишая меня тепла. Мне ничего не оставалось делать, как развернуться и продолжить подъем.
Когда мы наконец достигли верха, из сил выбились все. Пожалуй, Конто был единственным из нас, кто не запыхался, но и он уже не так бодро вышагивал вперед по ступеням. Поэтому ничего удивительного в том, что, как только перед нами появилась погруженная в полумрак комната – единственная на всю исполинскую башню – мы вздохнули с облегчением.
Крыша здесь была прозрачной – или отсутствовала вовсе, а светильниками, разбавляющими чернила ночи, служили звезды. Луна, наверное, скрылась за облаками – если вовсе существовала в этом странном месте. От Ордалона и не такого можно было ожидать...
Из полумрака вынырнула фигура в глухом черном платье – будто фокусник вынул кролика из черной шляпы. Прическа незнакомки олицетворяла ожившее безумие: темные, то ли начесанные, то ли просто лохматые пряди, в которые были вплетены птичьи перья. Глаза чересчур сильно подведены черным, а ногти, выкрашенные в кровавый цвет, такие длинные, что уже начали загибаться. Длинную шею увесили с десяток разнообразных бус, ожерелий и амулетов на простых шнурках. Казалось, Оракул не могла выбрать, какое из украшений надеть, поэтому надела все, что у нее имелись.
– Надо же, давно я не встречала жаждущих получить ответы, – хриплым, будто бы прокуренным голосом сказала она.
Запинаясь, путаясь в словах, перебивая друг друга, мы принялись рассказывать Оракулу о настигшей нас беде. По-птичьи наклонив голову, она внимательно слушала – казалось, слыша каждого в этом гомоне взволнованных голосов. Не переспрашивала, не задавала уточняющих вопросов. Просто молча внимала каждому нашему слову. И только когда мы все четверо выдохлись, сказала:
– Мне нужно увидеть звезды.
– Подождите, – встрепенулся Конто. – Я тоже должен спросить кое о чем.
По губам Оракула скользнула усмешка.
– Вещай, говорящий барс.
Ари рассмеялась, но тут же замолчала под нашими укоризненными взглядами.
– Я метаморф, – недовольно отозвался Конто. – Притом метаморф заколдованный. Но я... я не помню, кто меня заколдовал. Помню лишь, как очнулся на поляне. В голове пустота, в лапах – жалкие крохи сил. Попытался перевоплотиться, но, вернув себе лишь голос, застрял. Я не знаю, кто и за что сделал это со мной. Но хочу узнать.
Оракул кивнула. Небрежно махнула рукой, словно призывая нас оставаться на месте, и направилась вглубь круглой комнаты. Только сейчас, привыкнув к полумраку, я увидела расстеленный на полу ковер. Подойдя к нему, Оракул встала на колени. Задрала голову вверх и долго вглядывалась в звездное небо. Повисла тяжелая тишина, воздух наэлектризовался. А я поймала себя на том, что боюсь даже дышать… и что крепко сжимаю ладонь Алистера в своей ладони. Коротко взглянула на него, словно вспугнутая птичка. Он лишь понимающе улыбнулся и сжал мою руку обеими ладонями.
Так мы и стояли близко-близко друг к другу, позволяя полумраку укутывать нас, в ожидании вердикта Оракула.
Наконец она поднялась с колен, повернулась к нам и кивнула, вселяя в мою душу надежду.
– Я готова дать ответ.
Глава двенадцатая. Темная душа в городе света
Все было бесполезно.
Это Джиневра поняла в тот самый миг, когда очнулась у мольберта, перепачканная в краске с головы до ног. Всхлипнула, глядя на алые капли – жуткие подобия веснушек, на коже. Поразившее ее неведомое проклятье, казалось, стало лишь сильнее – она помнила только, как вспыхнуло внутри уже до боли знакомое чувство. Необъяснимое влечение, словно бы она была марионеткой, а некий кукольник, сокрытый во тьме, дергал за нити. Остаться на месте – невозможно, на противостояние просто не хватает сил…
А после – забвение, отрезок времени, в котором не было ничего, кроме пустоты и темноты. Чернильное пятно в голове, от которого не избавиться…
Джиневра пришла в себя только тогда, когда чудовищный итог ее забытья был прямо у нее перед глазами. От страшной трапезы нечеловеческих существ ей стало дурно. Она хотела отвернуться, но почему-то смотрела, как вгрызаются в беззащитные тельца кроликов оскаленные пасти, как алым соком стекает по морде быкоголовых кровь. Тошноту прогнали слезы, хлынувшие потоком из глаз.
Она не могла вечно скрывать от матери происходящее. И все же день, когда та обо всем узнала – когда приступ случился прямо на глазах старшей жрицы Фираэль, стал самым страшным днем в жизни Джиневры.