Ругается вполголоса. И не сдерживается от скрутившей все нутро злости на нее и ее беспечность. Она бы еще босиком по снегу вышагивала.
Только она легко парирует все его обвинения и лишь ее собственная злость, прорывающаяся в резком тоне, примиряет Егора с дурью этой девчонки. Качает головой, вытянув ее из сугроба, отлепляет от машины. И она упорно идет следом, а потом долго не может взобраться на снегоход. Сперва замирает ошарашенная увиденным, а после теряется. И вдруг становится маленькой и хрупкой, ищущей опоры и поддержки. Снова ругнувшись, Егор ловко подсаживает ее на сидение. Сам садится за руль. Выдыхает, прикрыв глаза. Считает до трех, попутно за спиной нащупывая холодные ладошки Карины. Кладет их себе на живот и на долю секунды замирает, ожидая очередной «шпильки» в свой адрес, но лишь чувствует, как Карина крепче обнимает его, прижимаясь к его спине всей собой. Егор выдыхает и рвет с места своего «снежного зверя».
До его дома добираются быстро. Но Карина продрогла совсем, трясется, в бесполезной попытке согреться растирает плечи и едва не подпрыгивает на месте, пока Егор загоняет снегоход в гараж. Ждет терпеливо. И молчит все время. Даже недовольства во взгляде нет, только усталость. Похоже, у его девочки сегодня вечер испытаний.
Но в доме испытание ожидает его самого. У Карины пальцы замерзли так, что не слушаются. Егор видит, с каким трудом она пытается пальто расстегнуть, но пальцы дрожат, не слушаются. Словно задеревенели. И злость прорывается в каждом ее рваном движении. Егор качает головой.
— А попросить не судьба, да, миледи? — вздыхает, перехватив ее ладошки. Она закусывает губу и смотрит недовольно, почти с ненавистью. Егор усмехается. Ничего, он уже привык. Зато так она более — менее на себя похожа, а то заморожена, что Снегурочка точно. И все же его помощь она принимает. Егор снимает с нее пальто, вешает на крючок вешалки, так же легко избавляет ее и от промокших насквозь сапог. А ноги совсем ледяные!
— Карина, мать твою, — рычит, злясь. Она вздрагивает, к стене отступает, но Егор подхватывает ее на руки.
— Ты что творишь, Плахотский?! — хрипит продрогшим горлом. Вся замерзла, дурочка. Привыкла по своим балам рассекать. А тут не дворец, а метель лютая.
— Не дергайся, — приказывает, когда она брыкаться пытается. — А то не дай Бог уроню… а ты девушка хрупкая, сломаешь еще чего, будешь потом месяца три в моем обществе подыхать, — и осклабился, явно изумив уставившуюся на него Карину.
— Куда ты меня тащишь? — смирившись, спрашивает принцесса, когда он поднимается по лестнице, перешагивая через ступеньку.
— Отогревать тебя буду, Снегурочка, — хмыкает, толкнув дверь в ванную. — Глядишь, оттаешь — подобреешь.
Ставит прямо в ванну и открывает кран. Карина взвизгивает, когда горячая струя попадает на ноги. Но на парующую воду смотрит так, будто восьмое чудо света открыла.
— Раздевайся, — останавливает Егор ее попытку усесться в воду прямо в одежде.
Не отрывая взгляд от текущей воды, она стягивает с плеч пиджак, отбрасывает его в сторону и принимается расстегивать блузку. С мелкими пуговицами у нее вообще полный швах — пальцы по — прежнему не слушаются.
— Давай я, — предлагает вдруг севшим голосом. У него от ее непрошеного стриптиза мысли разом испарились, оставив лишь одно голое желание.
Она приходит в себя, когда Егор берется за последнюю пуговку, мысленно порадовавшись, что их так много — есть время взять себя в руки. В те самые, что остановлены мягко, но настойчиво. И касание током по оголенным нервам. Она сама вздрагивает, обхватив его запястье с полоской шрама.
И взгляд глаза в глаза. Твою мать! Как же она на него смотрит! Искушающе. И глаза — омуты черные. Такие же, как озеро за лесом. Манящие, но опасные. Подернутые дымкой…желания? Но понять Егор не успевает. Карина встряхивает головой, выпустив его руку, лицо растирает, качая головой, словно убеждает себя в чем — то мысленно. А спустя удар сердца вскидывает на него ясные синие глаза.
Дерзкие и колкие.
— Плахотский, ты совсем офигел? Вали отсюда!
— А как же стриптиз? — и рожу невинно — обиженную состряпал в два счета.
— Облезешь, — огрызается, запахнув блузку, и чуть ли не молнии в него метает.
— Да чего я там не видел, — фыркает в ответ и, подмигнув неожиданно растерявшейся Карине, выходит из ванной, тихо посмеиваясь.
Дорогие мои, огромное спасибо за поддержку, она всегда даёт волшебного пинка творчеству. Вы — лучшие. А мы продолжаем…
Глава 3
Декабрь. Год назад.
Только бы не упасть. Только бы не упасть.
Единственная мысль, бьющая по вискам, пока я балансирую на обледеневшей дорожке. Делаю еще шаг, и каблук попадает в трещину во льду, ногу выворачивает, тело покачивается назад. В попытке удержаться на ногах, взмахиваю руками и удачно вцепляюсь в чье — то плечо.
— Что вы себе позволяете?! — взвизгивает рядом моя нежданная опора, норовя сбросить мою руку.
— Извините, — бросаю слишком резко, уже твердо стоя на ногах, даже не взглянув на свою спасительницу, потому что понимаю тщетность своих попыток добраться до центрального входа, принимающего в свои резные двери неиссякаемый поток толстосумов.
Угораздило же меня пойти этим путем, чтобы как раз избежать встречи с богатыми мира сего, потому что в отличие от них обслуживающему персоналу, коим этим вечером была я, не полагалось прятать лицо под полумасками. А быть узнанной совершенно не улыбалось. Потому и хотела юркнуть через служебный, но там оказалось заперто, а ключи благополучно остались в машине на общей связке с «домашними».
Так и застываю на пятачке бренной земли, единственной среди льда и снега. А с главной аллеи дорожку расчистили. И спрашивается, на кой надо было выпендриваться? Ну узнали бы меня и что? Какое кому дело, что и где я делаю? К тому же не занималась ничем постыдным, просто оценщик. А всему брат виной. Не смог пойти со мной. И хоть я давно привыкла к таким действам, брат всегда спасал от ненужного внимания, сам никогда не прячась под маской. А меня вот до сих пор задевало мнение окружающих. Поток же гостей явно поиссяк, а я все продолжаю стоять, переступая ногами, в одном вечернем платье и ощущаю, как начинаю подмерзать. Но решиться идти дальше по идеальному катку вместо дорожки не могу. Ступор какой — то, не иначе. Так и стою, гипнотизируя лед, словно тот от моего взгляда растаять может. Бросаю короткий взгляд на крыльцо, до которого, в сущности, несколько метров, и замечаю мужчину, с явным интересом наблюдающим за мной. Приветливо улыбаюсь, ловлю его усмешку и вдруг принимаю очень глупое решение. Но какой — то кураж внутри вспенивает кровь, бесшабашно толкая на безрассудство.
Улыбнувшись весело, снимаю туфли, зажимаю в руке, под ноги бросаю свой клатч, с таким трудом подобранный именно под это платье, завязываю свободным узлом длинный подол и, оттолкнувшись одной ногой, второй скольжу по катку на клатче, успев порадоваться, что и телефон я оставила в машине, потому что разозлилась на брата. Но то ли мое невезение добралось до каких — то запредельных отметок сегодня, то ли еще что, но я не успеваю остановиться вовремя и, все — таки падаю, не в силах что — либо сделать, разве что зажмуриться.
Но вместо промерзшей земли я оказываюсь прижата к чему — то не менее твердому, но гораздо более живому, судя по рваному ритму у самого уха. И мужской запах, чуть горьковатый, но обволакивающий, тягучий заставляет теснее прижаться к мужчине, вдыхая его полной грудью, позволяя себе ощутить его на кончике языка, перекатывая. Зажмуриться, наслаждаясь. И вспомнить, как брат «нюхачкой» называл, потому что все нюхала: от одежды до еды, не притрагиваясь ни к чему, что вызывало раздражение. Этот аромат будоражит, дурманит.