Он не любил Синегорье.
И Винтерфелл был ему чужим до тоски.
Но горы… горы это что, по чему всегда тоскует сердце гнома. Не по золоту, не по железу или оружию, как считают люди. Нет. Нет ничего ценнее для гнома, чем горы. А вот люди привязываются к дому… как кошки, честное слово.
Хотя какое ему дело для людей?
Было, что уж себе врать? Фрерин с досадой стукнул кулаком по стене, выдыхая злость. Он чувствовал себя разбитым и ужасно усталым. А на языке будто осела оскомина. Обида все еще тяжело ворочилась внутри, а он уже почти остыл. Что это с ним? На кого обиделся? Лиссу? Перед глазами в миг встал образ растерянной, непонимающей Лиссы… явно расстроенной. Расстроенной, а не… если бы ей стало известно ВСЕ, она выглядела бы совсем иначе. Может Торин и не писал ей обо всем? А что писал?
«Я думала, сир Торин жесток с вами, но я ошибалась» – припомнились слова Лиссы.
Сейчас, будучи один, Фрерин вдруг почувствовал неправильность произошедшего. Что-то было не так… Торин как-то оправдался перед… и тут Фрерин наконец понял, что ему казалось неправильным. Только не Торин, только не его гордый, упрямый братец! Он ненавидел оправдываться и что-то объяснять даже в далеком их детстве, а уж став взрослым Торин скорее умер бы, чем сделал что-то подобное. Как говорила их нянька, не царское это дело. Нянька умерла еще в Эреборе, а присказка ее так и осталась, прочно осев на языках семьи и в их памяти. И писать письмо чужой женщине, пусть она и жена родственника, разрешалось лишь по вопросам жизни и смерти, и никак иначе. У людей с этим было вроде бы гораздо строже.
Значит, это не Торин. А представить, что Лиссе написал еще кто-то (тот же Балин), смешно было и думать.
Тогда почему она заявила, что ошибалась?
Он не мог это знать, а гадать не имело смысла. Фрерин подошел к одному из окон, забранному решеткой и, положив ладони на ледяной подоконник, посмотрел наружу. За окном стояла ночь, завывал ветер, лениво швыряя редкие снежинки в забранное мелкой решеткой окно и он видел лишь темные силуэты башен замка впереди. Холод и тишина в коридоре, этот миг одиночества, еще более помогли ему успокоится. И тем страннее ему казалась собственная вспышка той злости на Лиссу.
— Не спиться? – послышалось за спиной и он удивленно оглянулся, пойманный врасплох.
Сир Эддард скупо полуулыбнулся, вставая с лавки в ниши, полускрытой старым гобеленом.
— Признаться, мне тоже, – сказал он. – И идти к себе желания нет… иногда хочется побыть одному. И ноги сами несут сюда…
— Я не хотел вам мешать, – проговорил Фрерин, не зная, что сказать в ответ.
Пронзительный женский визг, раздавшийся в этот миг, оборвал лорда Старка на полуслове. Не сговариваясь, мужчины рванули на звук. Это было на ярусе внизу, и бегом преодолев лестницу, они оказались в коротком коридоре между крылом слуг и господ. В глаза тут же бросились фигуры на полу. В полутьме коридора, визжала и отбивалась от мужчины молодая девушка. Не мешкая, Фрерин и Старк, поспешили вперед, схватив и оттащив от девушки… гнома?!
— Торнвуд! – взъярился Фрерин, но вдруг разглядел совершенно дикий взгляд рыжего гнома – пустой и бессмысленный, а затем ноздри его вдохнули пряно-горький аромат и он, не мешкая, потащил его прочь из коридора, волоча силой на улицу. Старк что-то сказал вслед, но Фрерин пропустил это мимо ушей, стремясь как можно скорее уйти из проклятого коридора.
Тот упирался, но совершенно бездумно и походил на истинного безумца. К счастью, они были уже на самом первом ярусе замка, и Фрерин выволок Торнвуда на улицу, швырнув в ближайший сугроб, что успела нанести метель. Тот пьяно встал, обернулся и медведем качнулся обратно на него. Сцепив зубы, Фрерин повалил его вновь в снег, уже всем телом вжимая в обледенелую брусчатку двора, занесенную снегом. И честно говоря, думал не удержит.
Но толи холод снега, толи свежий воздух – что вернее, – прочистил мозги одурманенного рыжего подгорника. Он перестал вырываться, мотнув головой, отплевываясь от снега и прогудел:
— Всё, харе!
— Пришел в себя? – процедил Фрерин.
— Ох, и шибко меня шибануло, – признался тот. – Пусти, вашество…
Фрерин встал, зло смотря на подымающегося вслед Торнвуда и, стоило тому утвердиться на ногах, с душой врезал ему левой. Рыжий дернул головой, поскользнулся, и сел на брусчатку, схватившись за скулу.