Драко и Перси аппарировали восвояси с час назад, Люциус унизил всех, кого хотел унизить, Белла попрактиковалась на Артуре и Джинни в пыточных заклятиях, секрет особой эффективности которых она мне как-то поведает, а Пожиратели выполнили все свои планы. В общем, подошло время прощаться, насовсем прощаться, пусть и не буквально. Тем более супругу явно все надоело, бывали в его жизни нападения и пострашнее, а значит и приятнее, чем эта демонстрация власти.
— Гермиона, еще минут десять и уходим, согласна? — мероприятие целиком и полностью было посвящено мне, потому и разрешение на его окончание должна была дать я.
— Согласна… — странное дело, но среди всего этого хаоса мне захотелось обнять мужа, просто чтобы почувствовать его тепло и доказать себе, что могу его, тепло, чувствовать, а ледяные руки и ноги не признак отказывающегося работать тела. Я протянула руку к ладони Люциуса и крепко её сжала, тут же ощутив, как он легонько сжал мою. Заигравшая на моих губах улыбка была идентична безумной улыбке Беллатрикс, и Молли что-то застонала о невменяемости и звериной жестокости, глядя на такое неуместное счастье, но Нотт и Белла лишь понимающе хмыкнули.
Пока все ждали что-то усердно дописывающего Яксли, проявляя уважение к высшим чинам и возрасту, Руквуд, притомившийся бить и крушить, открыл окно, желая вдохнуть свежего воздуха.
— Закрой, идиота кусок! — бешено заорала Лестрейндж, сверкнув глазами.
Мужчина стушевался, быстро захлопнул створки и опасливо поинтересовался:
— Но почему?
— Её просквозит! — это был апофеоз моей судьбы. Беллатрикс, спасающая грязнокровку от насморка…
Засмеяться никто не осмелился, только Люциус прижал меня к себе и странно улыбнулся. Понял, наверное, что свояченица как поезд без тормозов — не остановится ни перед чем, защищая его нынешнюю супругу и их общих детей.
Под недовольное брюзжание воистину сумасшедшей Беллы, рассерженной неосмотрительным поведением Руквуда, я и покинула Нору, чтобы уже никогда не вернуться…
Знаю точно, что свободу от прошлого я выборола в тяжелой борьбе сама с собою, а получив, опьянела от неё сильнее, чем от любого самого крепкого алкоголя или даже любви, и именно потому ни на миг не пожалела о ночи с тридцатого июня на первое июля 1999 года…
Вернувшись в Малфой-мэнор, мы никого там не застали. Дом был пуст. В том смысле, что отсутствовал не один Драко, но и всё хоть немного живое и мыслящее. Свои места покинули даже обитатели портретов! Мне пришлось не одну минуту звать Кисси всеми способами, вплоть до вербальных вроде «Аууу! Есть здесь кто?», пока она, наконец, не соизволила мне явиться.
— Что происходит! Ты где была?! Где все?
— Где Драко? — встрял сердитый муж, которого нисколько не волновали все, а только лишь сын.
— Миссис Гойл, она… она… — домовик всхлипнула и напугала меня до полусмерти.
— Что она?! — орала я не хуже Беллы.
В ужасе от моего крика Кисси живо ответила:
— Рожает! А хозяин у них там ждет! И я вот там решила побыть, со всеми, простите…
Дальше я не слушала и в очередной раз заорала, только на этот раз сильнее и от радости:
— Аааа!!! — умудрившись еще и подпрыгнуть, за что была награждена тяжелым вздохом супруга, непрозрачно намекающего на мою так и неискоренившуюся несдержанность. И правда, я не сдержалась и повисла на муже, как на дереве, еще и ногами его обхватила. Люциус силился сохранить серьезность, но все же рассмеялся и погладил меня по волосам, словно маленькую девочку успокаивал.
Стоило сразу догадаться, ведь Алексия всеобщая любимица, на неё даже Лорд по-особому смотрит — глазами Риддла, потому такая звенящая пустота Малфой-мэнора запросто могла объясняться событием, непосредственно к ней относящимся.
Дома у Гойлов царило оживление по накалу не уступающее оживлению на Кинг-Кросс за десять минут до отправления Хогвартс-экспресса. Продираясь к спальне подруги через заросли цветов, количество которых увеличивалось на глазах, и несколько раз наткнувшись на бегающего в неизвестных даже ему направлениях Михаэля, я успела как раз к тому моменту, когда дом огласил своим звонким плачем младенец — малышка, названная в честь бабушки Сюзанной. Мои руки были вторыми после рук её отца, державшие на этом свете пухленькую крошку с синими, как у матери глазами. Её тельце было таким теплым, таким хрупким и таким родным, а я действительно стану ей хорошей крестной мамой, что слезы покатились по щекам ручьями.