— Ну и за кого он меня примет?
— Ну тогда картишки мусоль. Что они там «для сердца» показывают?
— Ничего.
— И не покажут! Слушай, а давай я сама в область мотнусь. Поспрошаю там… у женщин… На рынке… в магазинах… Бабы всюду и всегда все знают. Где живет… семейное положение… ходок… или так себе…
— Вот только этого мне и не хватало… Чтобы ты мне еще и личную жизнь устраивала.
— Ты ее уже наустраивала… Без меня.
Агриппина Ивановна подтаскивает к ходикам на стенке табуретку, влезает на нее и извлекает откуда-то из часов заначку — аж триста рублей десятками. Швыряет их на стол.
— На бензин! Да цвет лица хоть сделай! Худоба ты моя затюканная…
На следующее утро — я в области.
Слава богу, хоть дождя тут нету…
Тенистая улица еще совершенно пуста, только дворничиха метет метлой улицу. У тротуара причален мой «фиатик», я небрежно прохаживаюсь рядом. Спрашиваю, демонстрируя почти абсолютное безразличие:
— А может быть, он уже пробежал?
— Не… Тебе правильно сказали. Он тут как часы бегает… Для здоровья… А ты, случаем, не эта… Не террористка?
— Совсем наоборот.
— Понятно. Жалобу подать надо. Бывает. Да вон он чешет, наш Палыч. Только ты не сразу. Тот бугай, что рядом, — охрана.
А я уже и сама вижу — лично их превосходительство, губернатор Лазарев, в темно-оранжевом спортивном костюме, разбитых кроссовках, с потным полотенцем вокруг горла, лупит по брусчатке ровным мощным бегом, охранник на шаг сзади.
Сердце у меня ухает в пятки, потом взлетает и застревает в горле. Я делаю шаг навстречу и вскидываю руку в белой лайковой перчатке. В этот раз я вся летняя. Такой цветок душистых прерий. В льняном платье без рукавов, с миниподолом по самое «не могу». И в кремовой косыночке величиной с носовой платочек. Изображаю сдержанное радостное удивление:
— Алексей Палыч… Господин Лазарев…
Он тотчас же бросает охраннику:
— Стоп, Андрюша. Свои! Лизавета Юрьевна… Вы-то каким боком? И здесь?
Я выволакиваю из сумочки пожелтевшие от возраста трухлявые листочки с чернильными штампами и пометами.
— Да я тут… Вот… Нашла еще из материалов на моего академика… Еще времен Брежнева… Об увековечивании памяти…
— Это успеется. Завтракали?
— Нет.
— Тогда за мной!
— Не знаю… Зачем же? А что ваша жена скажет?
— Я не женат.
— Ну остальные… Близкие.
— Остальная там — одна, а она ко всему привыкла… Пошли, пошли…
— Может, на моей машине?
— Ерунда. Здесь рядом.
Я уже топаю вслед за ними, но еще успеваю услышать, как дворничиха бурчит под нос:
— Ничего себе — с жалобой. А каблучища напялила — как в театр. А причесочка-то! Фирма! Нет, не с жалобой ты. Не с жалобой.
В квартире тонко пахнет лавандой и гречишным медом. Солнце пронизывает невесомые прозрачные шторы на окнах, от чего мне становится как-то веселее.
Стены гостиной почти сплошь уставлены книжными шкафами. Между ними висит писанный маслом портрет старца весьма ученого и ироничного вида, но в генеральском мундире и с иконостасом наград, включая множество лауреатских значков, отчего он выглядит каким-то ряженым.
Я сижу за столом, накрытым к завтраку, а пожилая женщина весьма интеллигентного вида устанавливает еще один прибор для меня, посматривая из-под очков с холодным любопытством. Лазарев ее представил коротко: «Моя Ангелина».
Его Ангелине я явно поперек горла, но она церемонна, воспитанна и изображает приязнь:
— Вы, сударыня, как насчет овсянки… простите, пролетело мимо ушей… Лиза?
— Лизавета… То есть Лизавета Юрьевна. Насчет овсянки — вполне. А вы… мама?
— Тетка Ангелина Эдуардовна. Могу предложить сок, яичницу с беконом, тосты, масло, джем сливовый, чай… И конечно же мед. Мед — это наша традиция.
— Все годится. У вас просто английский стол.
— Да… Алексей всех приучил. Он у нас несколько англизирован…
Входит разгоряченный бегом Лазарев, в строгом костюме, со вкусом подобранном галстуке, причесывая влажные после душа светло-льняные волосы.
— Тетя Ангелина, извини… Я, кажется, забыл вас представить?
— Мы уже представились, Лешик. Я должна добить второй порцион яичницы… Не ожидала, что у нас будет к завтраку столь ранняя гостья.
— Это Алексей Палыч… Я буквально на минуту… Хотела…
— У меня кухонные процедуры. Извините.
Ангелина уходит. Лазарев раскладывает овсянку из кастрюльки: