Гришка уже спит.
Потоп прекратился, но Волга парит непробиваемым теплым туманом. Огни города мерцают тускло-желтыми точками. Мы с Гашей сидим на веранде и бездумно смотрим сверху на реку. Мокро как в джунглях. И ясно, что завтра опять обрушится зной — не продохнешь. На фарватере низкий белый туман распарывает пассажирский трехпалубник, ползущий в низовья, на Астрахань. Он разукрашен иллюминацией, на верхней палубе танцуют люди. Что-то жеребячье вопит Радио Мозамбик, и я бы не удивилась, если бы этот черный-черный негр в белых-белых штанах крутил бы там на палубе какую-нибудь млеющую туристочку.
Вообще-то регулярные рейсы — хороший знак. Прошли времена, когда на Волге все стояло, особенно после финансовой чумы девяносто восьмого. В нашем порту ржавели от безделья краны, и только изредка на Москву проползали со стройпеском и гравием, пихаемые толкачами-буксирами, баржи, груженные на карьерах. В столице все одно строились. А я вся в мыле пыталась удержать корпорацию на плаву. Без Сим-Сима.
Все. С этим покончено. Раз и навсегда. И больше никогда ничего похожего.
Даже думать о Москве не собираюсь.
Агриппина Ивановна очень довольна, пыхтит как кадушка с квашней, лузгает семечки и загадочно ухмыляется чему-то своему.
— Ну вот видишь, Лизавета, а ты боялась. А полдела уже сделано.
— Каких полдела?
— Ты без него уже не можешь. Осталась еще одна мелочь. А как он насчет тебя? Вот как у нас с моим Ефимом было… Ходил он за мной, ходил… Я ему и улыбочку, и бедрышком вильну, как бы случайно… и глаз ласковый… И кофточку вот с таким вырезом, как у этой… Мерилин Монро… У нас только продавщица с сельпо, Лилька, на такие решалась.
— Ты?!
— Ха! Не видела ты меня тогда. Другие плетенихинские парни в обморок от моей красоты рушились, а этот ни мычит ни телится. Ну я все свои завлекалочки на замок, в глубокую заморозку. Никакого пламени — один холод. Заледенела вся. Даже узнавать его перестала. В упор не видела. Не то чтобы здороваться. И не замечала даже.
— Это дядю Ефима?
— Это для тебя он дядя. А тогда у него не лысина, а кудри были. Просто золотые. Так что было мне из-за чего ночами в подушку с горя хрюкать… Вот он у меня и скукожился, как пингвин на Северном полюсе. Сообразил все-таки. И — сватов! Так что ты держись… Вид изобрази… «А кто вы такой?» Запретное яблочко — оно завсегда слаще.
— Не смогу, Гаш.
— Да кто из нас, женщин, по-настоящему знает, что она может, а чего — никогда!
Мы треплемся как-то лениво и сонно.
И я понимаю, что моя глубокая разведка не прошла мне даром.
Я как в стиральной машине отжата. Устала, словно марафон пробежала. Сорок верст с гаком. Когда-то, на третьем курсе, меня впихнули в команду. С меня хватило одной тренировки.
Нехотя и безвольно раздумываю: а что поделывает мой губернатор?
Получает втык за меня от своей Ангелины?
Или уже просто спит?
И даже в самом страшном сне представить не могу, что именно в этот час он усиленно занимается именно моей персоной. Но совсем не в том смысле, о котором я мечтаю. Без меня меня женит. И, увы, не на себе…
И они там все в его кабинете уже чумные от непрестанного курева и бесконечного кофе.
А он дергает щекой и выдает финально:
— В общем, господа бюрократы… Если этой зимой мы заморозим хотя бы один поселок — полетят головы. Прежде всего моя! Так что все внимание — зиме. Свободны! Захар Ильич, задержись.
Чиновники покидают кабинет, Кочет переходит к столу Лазарева, на котором лежит муляж дедовой картошки. Берет его в руки и с любопытством вертит. Лазарев отбирает у него муляж и водружает на место.
— Ну как у тебя дела с нашей сомовской девушкой?
Кочет зевает:
— С кем? А… С этой? С этой — все нормально. Отослал ей официальное письмо с предложением дать согласие на выдвижение.
— Какое там письмо? Ты что писанину разводишь? Поезжай к ней… Поговори… Объясни по-человечески… В конце концов, как губернатор я лично имею право выдвинуть от себя любого человека.
— Не советую, Алексей. Я понимаю, как тебе не терпится повидать свою подругу…
— Она не подруга.
— Да? А с чего это она с тобой тут у нас утренние пробежечки делает?
— Доложили уже? Да ерунда все это. Просто передала недостающие бумажки из архива академика. Ему еще Брежнев музей обещал. Кстати, я ей даже про мэрство сказать ничего не успел… Умчалась… И не было ничего такого…
— Было — не было, какая разница. Сделают, что было. Языки без костей. Ты же на виду, как прожекторами просвечен. Да и я не собираюсь свою шею подставлять.