— Ты?
— Именно. Стоит показать заинтересованность в этой даме властных структур… И начнется! Администрация губернии проталкивает своих людей… Где свобода волеизъявления? Возможность выбора? То-се…
— А там есть выбор?
— Это я организую. Без проблем. Но никакого особого внимания именно ей! «Одна из многих, одна из равных… Демократия для всех… Пусть победит сильнейший…» И прочая труха.
— А она победит?
— А я на что? Да и у нее ресурс — будь здоров. Только не лезь ты в мои дела. Я ее сделаю… Гарантирую.
— Ерунда какая-то! На кой черт тогда весь этот цирк, когда мы уже сейчас знаем, что она — будет?
Захар Ильич разглядывает его как в бинокль. Через сжатые кулаки. И говорит совершенно искренне:
— Алешенька, ты меня изумляешь. Да у нас любые выборы — цирк!
Через два дня Гаша кладет перед моим носом официальный конверт из канцелярии губернатора. Госпоже, значит, Туманской…
Я взрезаю конверт дедовым ножом для бумаги и тупо изучаю буквально две строки, набитых на принтере. Госпоже Туманской предлагается немедленно выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра города Сомова. И подпись «Вице-губернатор З. И. Кочет».
— Что за хрень? — балдею я.
Гаша кланяется мне в пояс:
— С возвышением вас, ваша милость. Не оставьте нас, сирых, державными заботами. Лизка, да мы же теперь как Щеколдиниха даже за электричество платить не будем! Нас с тобой теперь казна прокормит!
Через два часа фельдъегерь на мотоцикле из области вручает мне под расписку осургученный печатями пакет бумаг, килограмма на полтора, с инструкциями, разъяснениями и рекомендациями от областной избиркомиссии, с приложением бланков для налоговой инспекции о моих доходах, личном имуществе и прочей мутоте.
Буквально через минуту после мотоциклиста на наше подворье вваливается потертый редактор районной газеты «Призыв» с треногой и фотоаппаратом — оказывается, в воскресном номере этого трепливого листочка должна появиться моя фотка.
За ним пришлепывает малоразговорчивый вежливый временный и. о. мэра, супруг Серафимы и родитель Кыси, Степан Иваныч, чтобы лично засвидетельствовать мне свое почтение. Он дышит в сторону и прикрывает ладонью рот, потому как от него разит не только закусочным луком.
К обеду в воротах появляется плетеная громадная корзина из-под винограда, которые на юге называют «сапетка». Ее проталкивает пузом двухметрового роста шириной с банковский сейф витязь в тигровой шкуре — хозяин ресторана «Риони» щедроусый, всегда хохочущий Гоги, который близко знаком абсолютно со всем городом. В корзине он припер первые дары — мощную сырую индюшку, чурчхелы для Гришки, бутыль чачи цвета детской мочи, несколько бутылок классного грузинского вина в глиняных фирменных пузырях, сыр сулугуни, пучки киндзы и прочей зеленухи, потрясные помидоры величиной с голову младенца и всяческие иные бастурмы и вкусности, от которых слюнки текут.
Начинается базар.
Я посылаю Гоги куда подальше.
Гаша вопит, что я обижаю хорошего человека.
Гоги просто ничего не понимает, смотрит своими детским очами цвета спелого инжира и удивляется:
— Рита Федоровна мэня уважала. Немножко того, немножко другого. Знакомиться будем, дарагая! Ты же все равно ничево нэ дэлаэшь.
Весь день вокруг меня свистят и щелкают невидимые бичи. Кнуты, словом…
Меня как корову в стойло уже загоняют сомовские доброжелатели. А пара самых значительных козлов просто готова почтительно проводить меня на бойню и полную разделку непосредственно на колбасню агрофирмы «Серафима».
Я сучу ножками и растерянно посылаю даже неизвестные мне доселе фигуры по изученным мною в зоне дальним адресам.
В одном Гоги прав: я безработная, такая вольная птичка, и действительно ни фига в Сомове не делаю. Значит, мне нужно немедленно прикрыться хотя бы какой-то работой. Ссылаться на то, что я занята.
Я беру Гришку за шкирку и смываюсь подальше от дедова дома. Я иду в мою школу. К директрисе Нине Васильевне. Потому как скрываться мне больше не у кого.
Хотя в школе на втором этаже распахнуты настежь все окна, на поросшей травой спортплощадке со старым деревянным бумом, опилочной ямой для прыжков и рамой для каната и колец царит полное безлюдье и тишина. На траве нагромождены дореформенные парты, приготовленные для ремонта, в облупившейся черной краске, с поломанными спинками. Тут же свалены и обтесанные доски, но парты никто не чинит. В московских школах такой рухлядью уже никто не пользуется.