— Плащ? А черт его знает. Забыл где-то. Может быть, в буфете… На их вонючем вокзале!
— Свиделись?
— Частично.
— Как это?
— Я ее видел. Она меня нет. И правильно, что «нет»! Слушай, она ликует! Без меня… Она эту свою поганую свободу как хванчкару пьет! Без меня! У нее тут вечный праздник! Без меня! День-ночь — для нее все неважно! Костры горят, музыка играет, нагие девы! Наяды кривоногие… И сатир… с фонариком…
— Какой еще сатир, Сеня?
— Это уже не имеет значения. Здесь для меня все больше не имеет никакого значения.
— Ну и зачем ты гнал меня сюда?
— Не знаю. Поехали!
— Да будет тебе. Ну давай-ка. Хлебни кофейку — и к ней.
— Я не в форме.
— Да она тебя во всех формах видела!
— Нет!
— А по-моему, ты просто струхнул. Боишься услышать от нее «никогда».
— Едем!
— Куда? Протри зенки: дорога занята.
Туманский оборачивается и видит, что по совершенно безлюдной по рассветному утру площади протекает мимо памятника Ленину здоровенное стадо коров, которых гонит пастух на лошади.
— Что это? — тупо взирает Сим-Сим.
— Коровки.
— На бойню?
— На луга… За молочком, Сеня. Для всего трудового народа. Еще держат… В слободках…
Семен Семеныч злорадно хохочет:
— Вот! Вот ее настоящее место! В навозе! Среди коров! И — под сенью Ильича!
Туманский дурашливо салютует памятнику по-пионерски. Чичерюкин отворяет заднюю дверцу и отправляет его отсыпаться на сиденье. Хочет сесть за баранку, но оборачивается на невнятный шум скандала. Это распатланная по-утреннему Горохова поодаль сдирает с тумбы листовки с моим фейсом и топчет их, что-то вопя Зиновию, что стоит у своей «тойоты», поеживаясь от утренней свежести. Зиновий нехотя начинает собирать листовки, кое-где белеющие на площади, из тех, что мы разбросали, возвращаясь со станции.
Кузьма, приглядевшись, поднимает из-под колеса листовку, разглаживает ее и озадаченно рассматривает мой портрет.
Самое идиотское в этом приезде Туманского было то, что он впервые всерьез напугал и заставил пошевеливаться Максимыча. То есть Щеколдина-деда. По известной пословице «Пуганая ворона куста боится». Конечно, на ворону Фрол Максимыч похож не был. Он был похож на потертого филина. Возможно, в нем было нечто даже от Змея Горыныча, что начинала различать даже я.
Но из этой дурацкой истории с Туманским для меня проистекли самые крупные неприятности…
Для майора Лыкова тоже.
С утра дед со своей клюкой уже в отделении у Сереги, то есть у Сергея Петровича.
Непроспавшийся Лыков дует квас из холодильника. Реанимируется. Максимыч не без интереса разглядывает плакат «Их разыскивает милиция» над майорским столом.
…— Кваску хошь, Максимыч?
— Не хошь, Серега, не хошь.
— Напрасно. С хреном… я им в жару только и оттягиваюсь. Я в области на инструктаже был. Там один из наших в Штатах побывал… по обмену. И ты представляешь, там у них на каждого шерифа — кондиционер с поддувом…
— Ты мне кондиционерами мозги не засирай, шериф. Мне достоверно доложено — приезжал этой ночью к своей сучке с Москвы сам Туманский.
— Исключено. Мои нигде его не зафиксировали.
— Мои зафиксировали. Он в гадюшнике на вокзале гульнул. Что-то не так ему подали, так он как начал орать, что наведет тут порядок. Вел себя так… будто уже всему тут хозяин!
— Ну да? Значит, проскочило как-то мимо меня.
— Что-то слишком много мимо тебя последнее время проскакивает… Плохо служишь, шериф. Забыл, кто тебя в школу милиции сопляком проталкивал? Гляди! Мы тебе погоны пришлепали, мы и снимем.
— Да будет тебе!
— Так вот она с чего у нас тут вдруг с Москвы прорезалась? Ну прямо сирота казанская: тихонькая, смирненькая, всеми обиженная… Я-то с самого начала удивился: и чего такой штучке у нас делать? Только вот додумать сразу не мог.
— Теперь додумался?
— Так это же этот московский мешок со своей немереной деньгой нам ее и подкинул… Точно!
— У них же горшок вдребезги. В суде вон дело разводное лежит.
— Так он же — головастый, не нам чета. Они все просчитывают. И в развод они с ним играются не всерьез… нет… А для населения, чтобы на ней печати его бизнеса не было. Чужакам у нас ни хрена не светит! А тут… Ах, я вся ваша, своя, тут рожденная. Ах, я вся такая, всеми брошенная, хотя и знаменитая! Наши дуры о ней только и трещат.
— Да вы ж сами ее приветили: дом, участок, барахло это…
— Ну так хотя бы для видимости показать надо было — у нас тоже совесть есть. Ах, я-то, дурень старый. Мне б сразу понять: не она городишко подгрести под себя собирается — он! корпорация!