Пару минут спустя входит Элга Карловна с деловым блокнотиком, в упор не видя Монастырскую.
— Ты меня вызывал, Михайлович?
— Кофе, Элга Карловна. Я пью только колумбийский. И без сахара!
— Господин Чичерюкин, мне не кажется? Оказывается, в этом кабинете еще кто-то имееется?
— Имеется! И будет иметься! Не пыли, Карловна! И запомни, салака балтийская, я свободная женщина! А ты кто? Наемница!
— Господин Чичерюкин, передайте, пожалуйста, Симону… Эта особа совершенно аморальна. Она построена из абсолютной лжи. Единственное, на что она способна, — содержать дешевый бордель!
— Ну почему же дешевый?
— Симон должен знать! Или я, или она.
— Ты знаешь, Карловна, мне почему-то кажется, что он предпочтет ее.
— Браво, Кузенька. Этого я тебе никогда не забуду!
Элга, постояв мгновение с закрытыми глазами, выносится прочь.
Когда Кузьма сызнова выбирается в приемную, Карловна выбрасывает из ящиков стола свои вещички.
Брезгливым пинком сбрасывает один из саквояжей Монастырской со стола. Чичерюкин поднимает его и аккуратно ставит на стул.
— Ты! Ты! Негодяйский мерзавец…
— Ну что ты завелась. Ну назвала тебя наемницей. В конце концов я тоже наемник.
— Я всегда считала себя членом этого семейства, господин Чичерюкин. Членом семейства, где эта оккупантка будет еще одной Туманской, я не буду! Никогда! О мой бог! Неужели ты ничего не видишь, Кузьма Михайлович? Здесь уже все другое! Без Лиз!
— Ты преувеличиваешь, Карловна.
— Я?! Да здесь даже запах другой! Все провоняло этим мерзким коньяком, который бесконечно сосет твой обожаемый Симон! И этим гнилым сыром, которым вы бесконечно закусываете. И потом, ты слишком охотно покоряешься его прихотям.
— Друзьям не покоряются. С ними просто дружат.
— Друзьям не платят по ведомости! Сколько он тебе заплатил за ту грязную комбинацию с Кеном? Когда вы его как это… подставили на наркотиках. Это просто неблагородно.
— Какого черта?! Что ты лезешь не в свое дело? У меня от его благородства две дырки в шкуре. Что ты вообще об этом знаешь? Понимаешь что?
— Я уже имею печальное понимание. Тебя уже нет, Кузьма. Есть только он.
— Да что с тобой?
— Не знаю. Я знаю одно: я не имею больше желания бежать в корпорацию на службу. С Лиз каждый день был неожиданный. И вдруг все закончилось. Что-то очень важное. Все! Я ухожу!
— А как же… я?
— У тебя имеется выбор: или я, или они.
— Я Сеньку не брошу.
— Ради бога! Только запомните: дверь моего дома закрыта для вас, господин Чичерюкин.
— Ну да?!
— О да!
— Ну и с приветом. Думаешь, ты одна такая на свете?
— О да! Я есть я! И я одна такая… на свете! И мной ни одна негодяйка управлять не посмеет!
— Рожденная свободной?
— Вот именно. И с гордостью ходить в собачьем ошейнике с медалями за верную службу, как ходите вы, не собираюсь! Свой намордник вы уже выбрали, господин Чичерюкин.
— Это я — в наморднике?!
Открывается дверь из кабинета, выходит Монастырская.
— Чего вы вопите? В конце концов, где мой кофе?
Элга Карловна Станке прибывает из столицы в город Сомов и заруливает на мое подворье на своей иномарочке марки «гольф-VW» ровно через сутки, почти на рассвете. Но меня уже дома нету.
Агриппина Ивановна встречает Элгу Карловна без всякого энтузиазма. Если честно, они терпеть друг дружку не могут.
Но все-таки Гаша щедро позволяет Карловне поставить машину у ворот, дожидаться меня столько, сколько та вытерпит. Правда, тут же берется за метлу и начинает большую приборку именно в районе того места, где, надев очки, Элга уселась на раскладном стуле и открыла томик Гете на «дейтче шпрахе».
— Ноги-то подбери! Расселась тут… — шурует она метлой.
Карловна невозмутимо переносит свой стульчик в сторону и снова садится, не отрываясь от книги:
— Плиз… Битте… Пожалуйста…
— Ну и как оно там, в вашей Москве? С погодой?
— Температура двадцать три градуса. Атмосферное давление в пределах нормы. Ветер юго-восточный, силой до пяти метров в секунду. Еще вопросы имеются, Агриппина Ивановна?
— Имеются. Что стряслось-то? То ни слуху ни духу, то на тебе! Заявилась, красавица! Что за шлея тебе под хвост попала?
Карловна аккуратно закуривает из своего портсигарчика, даренного еще Викентьевной. Объясняет невозмутимо, как первоклашке:
— Речь идет не о моем хвосте, а о моем контракте, Агриппина Ивановна.
— Что еще за контракт такой?