Нам концы.
Хоть пупки развяжи — за меня будет процентов шесть, максимум семь сомовских.
У Зиновия почти пятьдесят.
Начальник порта болтается где-то в районе трех.
Но его и так никто всерьез не принимает.
В общем, щеколдинский кукольный театр меня делает по всем параметрам.
Лохматик тоже о чем-то догадывается, спрашивает:
— Ну что, Лизонька? Пора сливать воду? Или у тебя есть, как в рейхе у незабвенного Адольфа, какое-то «вундерваффе»? Чудо-оружия вроде «фау» еще не отрыла?
Может быть, уже и нашла.
Свое чудо-оружие.
Последний шанс.
Только про это никому знать не дано.
Шлепнусь мордой в дерьмо.
Так это только моя персональная морда будет и мое полуродимое дерьмо.
Они-то при чем?
В общем, я даже к Эльвире в парикмахерский салон зарулила, почистила перышки.
Помирать надо красивой — это я по первой Туманской запомнила.
Ну, без Кыськи у меня бы ни фига не вышло.
А так она у меня десантировалась в щеколдинский штаб. На своем скутере.
Когда в своем моторизованном прикиде и каске она входит в их вестибюль, Зиновий в светлом элегантном плаще, шляпе, отложив букет цветов на стол, пьет кофе, оттопырив мизинчик. Виктория работает на компьютере, перегоняя распечатку на принтер.
Лениво-снисходительный пиарщик Петровский тщательно чистит свою трубку ершиком. Ему просто скучно.
— Зюнечка, лапочка, а я к тебе, — говорит Зюньке Кристина.
— Подождите секунду, мадемуазель. Значит, ваша встреча с птичницами прошла удачно, Зиновий Семеныч?
— Даже хлопали… Вон… Цветы всучили… Некоторые плакали…
— Плакали?
— Ну, когда я им впилил про детскую беспризорность… По вашим параграфам…
— Слезы — это более чем хорошо! Что там у нас, Виктория? По последнему опросу…
— В принципе нам здесь больше нечего делать, Юлий Леонидыч. Можем паковать чемоданы. Финишную прямую они проскочат и без нас на инерции… накатом. По последним опросам, Басаргина возьмет максимум восемь процентов, этот… из порта… полтора… Остальное Зиновия Семеныча.
— С вас шампанское, Зиновий.
— Сбегать?
— Да не сейчас. На инаугурации.
— Чего тебе, Кысь?
— Тебя папа Степа попросил к нам домой подбросить… Чего-то там обсудить… Не знаю…
— Что это он на ночь глядя?
— Давай… Давай…
А я почти рядом.
Вся такая благоухающая и прекрасная. Почти трепещущая. Словно на первую свиданку заявилась. Хотя, возможно, она для меня станет и последней.
Сижу себе на бережку у моста, на днище старой «казанки», слушаю, как на пляжном радиостолбе Москва что-то талдычит про цены на баррель российской нефти.
Мне бы их заботы…
Кыся на своем скутере, на заднем сиденье которого сидит Зиновий, лихо скатывается с берега и тормозит прямо перед моим носом.
— Ты что, обалдела? — перепуганно дергается Зюнька. — Куда ты меня приперла? Меня же Ирка ждет… Я…
— Спасибо, Кысь. Теперь это мои дела.
Кристина, газанув, уносится прочь.
— Давно не виделись, Зюнь… — поднимаюсь я. — Да ты не обмочись. Я с миром.
— Чего тебе надо? Чего?! — Он пробует закурить, но роняет пачку. Я поднимаю ее, выдергиваю сигаретку, вставляю ее ему в зубы и чиркаю зажигалкой.
Зиновий крутит головой, озираясь, до него наконец доходит, что мы одни. Только далеко от нас по пляжу вдоль Волги ходит какая-то бабка и выискивает в песке пустые бутылки.
Он немного успокаивается.
Я разглядываю его — смешно, но сейчас он похож на пуганого белокурого пацаненка, которого застукали, когда он занимался под одеялом весьма приятным, но стыдным делом.
— Ну что, Зюня, сделал ты меня?
— Ну еще неизвестно… Как повернется…
— Сделаешь… Они сделают… И меня сделают… И тебя сделают… Когда-нибудь…
— Я не хотел, Лиза. Честное слово, не хотел.
— Уходи из города, Зиновий.
Он еще ничего не понимает:
— Как это — «уходи»? Зачем? Куда? Когда?
— А вот прямо сейчас. Сейчас от них не уйдешь — никогда не сможешь.
— Ты… ты с ума сошла, Лизавета.
— Совсем нет. Ну ты на себя-то посмотри. Какой, к чертовой матери, из тебя мэр? Ну кончится эта свистопляска, смоются твои пиарщики… И дальше что? Все как было?
— Слушай… Ты их просто не знаешь… — лихорадочно бормочет он. И все озирается: — Ты ничего тут не знаешь… Ты деда не знаешь… Он не прощает… Они же… они же просто убьют меня…
— Не трусь, Зюнька. Чтобы убить, тебя еще догнать надо.
Он задумывается. И это уже хорошо.
Я даже не ожидала, что он еще хоть немного умеет думать. Без них. Сам.