Глаза его подсвечиваются сумасшедшей надеждой:
— Слушай… а давай вместе, а? Ты же тоже можешь…
— Уже нет.
Теперь он хватается за малейший предлог. Как за соломинку.
— А Гришка? Гришка как же?
— А он с Кыськой каждый день катается. Вот она мне его и завезет. Думаю, в Плетенихе покуда его никто не достанет. За него не бойся. Что бы ни случилось, я его не оставлю.
— А… Ирка?
— А ты уверен, что он ей будет нужен? Без тебя? Я — нет.
— Не знаю… Как-то… Вот так… Как в омут! С головой… Нет… Нет… Ты за себя не бойся… Я тебя в обиду никому не дам… Они тебя не тронут… Никто не посмеет… Нет… И давай так, Лиза: я тебя не видел, а ты меня.
Конечно, это подлянка.
Запрещенный прием.
Но больше мне ничего не остается.
Я снимаю с него эту дурацкую шляпу, треплю по спутанным мягким волосам и засаживаю из главного калибра. В упор, расстрельно:
— Ты меня любишь, Зиновий?
Как я теперь знаю, часа три после нашего рандеву щеколдинская команда с примкнувшими к ним персонами ничего не ведала.
Но к часу ночи все пошло срабатывать.
В люксе помощница пиарщика Виктория готовила его к поездке в область, к Кочету, собирая в его кейс отчеты, заключения и прочую труху.
— Господи! Как мне обрыдло здесь все! У одной колорадский жук сожрал картошку, у другой не сожрал… Юлик, до Москвы рукой подать, третье тысячелетие на дворе, а у них и конь не валялся… Совершенная дикость! И высшее достижение цивилизации — городская баня, которую еще купцы для себя ставили. Рай для идиотов.
— Ну и кто бы нас кормил, если бы не было идиотов? Я же Большого Захара намерен, Викочка, на дополнительный гонорарий раскрутить! Трясти так трясти… Возьми-ка трубочку… Я уже сплю…
Пиар-девица снимает трубку:
— Алло… Да, мы. Послушайте, вы можете не гундосить, Ираида Анатольевна. Ах, это вы рыдаете… Что?! Кто?! Но этого просто не может быть! Просто потому что так не бывает.
— Что там еще у этой девки?
— Это не у нее! Это у нас! С тобой! Ну, кретин! Ну, скотина! Ну, сопля! Смылся, а? Сбежал, а?!
— Кто… сбежал?..
— Кандидат, Юлий Леонидыч, кандидат. Нет, мне такое и присниться не могло!
— Едем! К ней!
— И так добежим… Рядом же… У этих питеков тут все рядом!
Злобно-заплаканная Горохова с назревающим фингалом под глазом сидит на диване, закинув голую ногу на ногу, и курит. Петровский просматривает конверт с письмом. У стола со столовым серебром и посудой к ужину сидит Максимыч. В передней виден Чуня, который обыскивает одежду Зиновия на вешалке.
— Ну и чего там, пиар? В Зюнькином послании?
— Заявление на имя Степана Иваныча… Отказное… Гражданин Щеколдин З. С. снимает себя с дистанции.
— Что будем делать, пиар?
— Пока ничего.
— Как это? Похоже, он нас всех раком поставил. Лизка всю его публику под себя подгребет. Безвыходное положение.
— У меня безвыходных положений не бывает. Пока главное, чтобы эта новость не пошла гулять по городу. Для всех — он еще здесь, понимаете? Ну мог он на пару дней отправиться на ту же рыбалку… Слушайте, Горохова! Он вам хотя бы что-то сказал?
— Да я вон только посуду к ужину ставить стала… Влетел… Глаза психовые… Гришку поцеловал, вот на эту фотографию Маргариты Федоровны глянул и сказал: «Чао, мутер!» И на лестницу. Я за ним, остановить хотела… Не остановился… Вот — мне в глазик! Я сама себе ничего объяснить не могу.
— Ну, объяснения — это ваше дело. С меня хватит факта! Фрол Максимыч, мне из гостиницы надо кое-какие звоночки выдать. Не службу же спасения нам теперь вызывать? Ибо сказано: врачу, исцелися сам…
— Ну, исцеляйся, пиар, исцеляйся… Покуда я тебя… не исцелил… — Старец больше не замечает уходящего спеца, внимательно рассматривает голоногую Ираидку. — Ах, Зиновий, Зиновий… Какую автобиографию сам себе сгубил… Да и тебе тоже… Значит, Ираидка, ты раньше ни о чем и не догадывалась?
— Мудила… Как мешком из-за угла.
— И куда его унесло — не ведаешь? Ну, может, он хоть намекал на что-то…
— Нет. Я честно, дед. Да я бы его сейчас сама по стенке размазала… Мотоцикл этот сраный из «ракушки» во дворе выкатил… И — лататы!
— Ах, поговорить бы с юношей… Поговорить…
Максимыч поднимается, собираясь уходить. Горохову как пружиной подбрасывает:
— Эй! Эй! А мне что делать, дед?
— А делать тебе тут, Ираидочка, больше совершенно нечего. Это ты совершенно справедливо понимаешь.
— Ну ты хоть деньги какие-нибудь оставь. У меня же ни черта нету. Я смотрела… Он все выгреб…