Уютная лавка, черный чай в украшенных зелеными завитками белых чашках, доброжелательная собеседница напротив.
— Вы верно догадались, на эмоции можно воздействовать, — серьезно кивнула каганатка. — Правда, знаки богов обычно справляются с защитой, и нужно умение, чтобы обойти ее и вызвать определенные чувства. Судя по тому, что вы рассказываете, воздействие было целенаправленным и достаточно сильным, раз вы осознали неестественность происходящего не сразу и даже не дома. Вам пришлось отъехать довольно далеко. Ваша дочь хотела поссорить вас с женой и будет пробовать снова и снова. Вы уж простите, вам наверняка неприятно это слушать.
— К сожалению, я и сам пришел к такому выводу, — хмуро согласился Эстас.
— Будьте настороже, избегайте ссор и разговоров на повышенных тонах. Прислушивайтесь к жене, — наставляла каганатка. — Помните, это не она изменилась, это вас пытаются менять. Другой защиты от этого влияния нет.
— Жаль. Я надеялся на чудо-оберег, — вздохнул он.
— Трезвый ум — лучший оберег во все времена, — улыбнулась собеседница. — И вот еще что. После вашего рассказа я сомневаюсь в том, что девочка мэдлэгч.
Эстас изумленно вскинул брови.
— Наша магия не позволяет так влиять на эмоции, — пояснила женщина. — Итсенская — тоже. Это северная магия.
— Откуда бы? Моя дочь каганатской крови! Откуда взяться северной магии?
Хозяйка лавки лишь пожала плечами:
— Вы не знаете, кто был у нее в роду. В нашем мире все возможно. Гуцинь ей поддался?
— Я ей его еще не подарил, — признался Эстас.
— Подарите, пусть попробует поиграть. Если у нее северный дар, ее игра будет простым перебором струн. Если она мэдлэгч, от ее прикосновений гуцинь будет петь, каждый звук тронет сердце. Вы почувствуете разницу, заверяю.
— Я слышал, как вы играете. Мне будет с чем сравнить, — добавил он.
— Только не огорчайтесь, когда гуцинь не запоет, — утешила каганатка. — И, скорей всего, он ей быстро наскучит. Гуцинь не любит северян.
До возвращения мужа я избегала общества Тэйки, насколько это было возможно. Стойкое ощущение близкой беды раздражало, щекотало чувства, все чаще холодом касалось затылка. В записях, которые передал мне отец Беольд, я тщетно искала ответы, с каждым часом все больше сомневаясь в том, что они там есть.
Вечером после ужина я недолго посидела с лекарем и Джози, а когда часы показали десять, ушла к себе. На подоконнике меня ждала склянка с зельем, в котором лежал амулет, принадлежавший раньше отцу. Чтобы использовать оберег снова, нужно было избавить его от энергетического отпечатка того, кто носил вещь прежде.
Зачарованный отвар из девяти трав пах неприятно и резко, зато амулет сиял первозданной чистотой. На моей ладони лежал круглый оберег с северным узлом в виде треугольника из бесконечной ленты. Узел располагался поверх стилизованного солнца с волнистыми лучами, окаймленного полосой с охранными заклинаниями. Куда более сильная вещь, чем кулон годи, а моя магия утроит эту защиту.
Поток волшебства шел ровно, амулет на ладони приятно грелся, в свете зачарованных свечей руны оберега сияли всеми цветами радуги, солнце вспыхивало в такт моим словам. Северный узел неразрывно связывал воедино будущее, настоящее и прошлое, мою магию и символы самого кулона. Три угла, как листочки трилистника, объединяли мир живых, мир мертвых и потустороннее — ни живое, ни мертвое. Треугольник, которым лист клевера стал в рунической письменности, был знаком древнего бога, властвовавшего в мире мертвых, символом возрождения и бессмертия.
Солнце, источник жизни и магической мощи, усиливало амулет многократно, особенно ту его магию, которая отгоняла смерть и берегла от ран. А написанные руническим языком заклятия не подпускали потустороннее так близко, чтобы оно могло ранить, показаться в зеркалах, запутать, очаровать, явиться во сне. Отчасти этими же свойствами обладали и знаки Триединой, тоже имеющие треугольник-трилистник в основе.