— А почему бы?.. — подала голос из своего угла Джоанна, — почему бы Англии да немцам не снарядить школяров в Академию Густавиана[92]? Она, говорят, по всей Европе знаменита своими профессорами да науками…
С минуту Петр ошарашенно смотрел на Джоанну. Потом рявкнул:
— А ну, писарь, поди сюда!
Джоанна с некоторой опаской подошла к царю.
— Ты где берешь таких ребятишек, адмирал? — поинтересовался Петр, хлопнув девушку по плечу так, что она охнула и чуть не упала. — Ах, Европа, Европа! Корабли водят, грамоте обучены, академии знают. В наше болото московское бы таких! Дело говорит парнишка. Так и поступим. Снарядим две кареты. В одной поедет Посольство Великое да мы с Алексашкой. А в другой… — царь задумался. — Вот ты, адмирал, и поедешь. Возьмешь с собой Нэда твоего, вот этого мудреца, — Петр кивнул на Джоанну, — да докторенка. А эскадру доверим… Кому доверишь эскадру, Питер?
— Сэру Лесли Гордону! — твердо ответил Блад.
Глава 51
Из резолюции международной женской конференции:
а) Все мужчины — сволочи!
б) Носить абсолютно нечего!
Пять дней из Ревеля в Дерпт ехали две кареты. Ехали порознь, с дистанцией в два-три часа, чтобы не возбуждать любопытства. Двигались медленно, с достоинством иностранной аристократии, снизошедшей до лифляндской «Alma mater»[93]. Шведские заставы почтительно пропускали двух английских недорослей, путешествующих в обществе высокого могучего слуги и надменно-элегантного воспитателя, и немецких барончиков с пастором и наставником. У самого Дерпта кареты неожиданно свернули к югу и растворились в лесной чаще.
— Ну, — сказал Петр, дождавшись англичан, — а теперь из возков не выходите. Буде застава — сам поговорю, али Алексашку вышлю. Здесь уже россияне. Гони!
Джоанна и Ксави с любопытством прилипли к окнам, наблюдая проносящийся мимо пейзаж: стройные сосновые стволы, крохотные лесные озера, оттаявшие уже ото льда. Кареты ехали быстро. Остановились только один раз: на перекрестке лесных дорог путешественников задержал конный разъезд.
Услышав шум, Джоанна инстинктивно потянулась к шпаге, но Питер мягко остановил ее.
— Погоди, Джо. Кажется, это не похоже на драку.
И действительно, в шуме слышался смех и радостные восклицания. Через минуту в экипаж заглянул Меньшиков и, сверкая смеющимися синими глазами, сообщил:
— Наши! Люди Шереметева. Сам граф-то в Пскове. А вы что? Чай, утомились? Ну да повремените — к закату тож во Пскове будем. Там и отдохнем.
И кареты во весь опор помчались на восток.
* * *Заходящее багровое солнце предвещало ветреную погоду. Суровым светом озаряло оно стены древнего города Пскова, купола старинного Печерского монастыря. С закатом жизнь в пограничном городе замирала — слишком близок был неприятель. Только бдительная стража несла свой караул на стенах и башнях.
Внезапно послышался стук копыт. Из сумеречной мглы вынырнули две кареты. Начальник стражи, кряжистый дядька в коротком немецком мундире, кинулся к воротам с десятком солдат.
— Стой! Тпр-ру! — заорал он, хватая под уздцы лошадей передней кареты. — Куды прешь, черт! Тут тебе граница — или бабья светлица?! Ишь, разохотился! А бумаги у тебя есть, чтоб въезжать? А нет, так проваливай к своим ливонцам-антихристам, так-перетак!..
Выйдя из кареты, Петр с интересом выслушал порцию разухабистой российской божбы и кивнул кучеру. Тот слетел с козел и зашептал на ухо разошедшемуся мужику:
— Чего орешь, оглашенный?! Аль не видишь? Царь!
Мужик ошеломленно глотнул воздух и рухнул на колени, словно ему подрубили ноги.
— Батюшка! Петр Алексеевич! — вскрикивал он, пытаясь облобызать царю руки. — Не погуби! Не признал!
Петр брезгливо дернул щекой, но, видя хохочущих своих спутников, сам рассмеялся.
— Встань, страж, не срамись. Спасибо тебе за верную службу. А налетел-то как? Ну, прямо орел! В город пустишь?
— А как же, батюшка! — забормотал начальник караула. — Эй, чего стоите, чурбаны! — крикнул он солдатам. — А ну-ка, открывайте ворота, так-разэдак!..
Петр поморщился, как от зубной боли.
— Шереметев Борис Петрович тут? — спросил он, сердито хмурясь.
— Были, Петр Алексеевич. Осьмого дня как уехали в Ключ-город[94]. Курбатов тут, дворецкий их, вас дожидается.
— Где?
— В гостином дворе — трахтире.
Петр кивнул и, уже садясь в карету, обернулся:
— А материться будешь — велю язык отрезать. Тебя тут поставили город охранять, а не перед иноземцами позориться. Уразумел?
— Уразумел, — вздохнул стражник, тщетно пытаясь разыскать в своем словарном запасе цензурные эквиваленты столь привычных ему слов.
* * *