Когда Тимофей улучшил, наконец, момент для серьезного разговора с дочерью, то оказался унижен ею и облит презрением.
– Поздновато, папаша, надумал меня воспитывать! Бытие определяет сознание! Приходилось слышать подобную мудрость? Ну, и вспомни, какое ты нам бытие обеспечил? Молчишь? Другие мужики свои семьи из грязи в город вывезли, квартиры хорошие купили, детей пристроили, а мы всё здесь… Мать у разбитого корыта, а ты – у своей любимой Волги как у Синего моря дремлешь, пенсию, словно рыбку золотую дожидаешься!
– Побойся бога, дочка! Волга нас полгода кормит!
– Ну, да! Волга нас кормит, огород нас кормит, корова нас кормит! Объясни тогда, почему я в детстве и корову пасла, и в огороде спину гнула, а засыпала всегда полуголодной?
– Это ты, дочка, перегибаешь! Не знала ты голода? Платьев у тебя, может, и не было вволю, но про еду не говори, мать зря не обижай! – оскорбился за супругу и себя Тимофей. – Не бери грех на душу, елка-дрын!
– Конечно! Теперь и мать пожалел! А раньше-то, почему о ней не думал? Она же из-за тебя света белого не видела. За всю жизнь свою несчастную!
– Что же ты говоришь, Катерина? Ведь мы и тебя-то назвали как мать, чтобы такой же доброй росла как она. Да, видно, что-то не вышло, – ужаснулся Тимофей, увидев свою дочь в новом качестве.
– Если не получилось, то хоть теперь не надо меня воспитывать! Мне твои недоделки по части бытия самой суждено устранять.
– Каким же местом ты их, дочка, устранять собираешься?
– Не твоё дело, папаша! Я щедро делюсь тем, чем природа меня наградила. А ты всё равно мне не поможешь!
– Да, уж! Видно, трудно тебе приходится, если дымишь весь день. Машину купила, а совесть, чтобы матери иногда пособить, где-то оставила. Забыла уж, когда посуду мыла или белье гладила, хозяйка! Не построишь ты, доченька, на таком фундаменте ни дом хороший, ни семью крепкую.
– Ты уже всё построил… со своим советским маразмом. Так что, не тебе нас учить, как семью создавать! Сегодня семья – вообще категория отживающая! Атавизм! Вон, в Европе мужики вечером решают, кому быть женой, а кому мужем! И у нас в стране редко кто теперь расписывается. И ничего – живут как-то! Не в штампах счастье!
– Ох, дочка! Ты лукавишь или впрямь, бедная, запуталась? Во все времена находились девчата, которые не расписывались, у которых честь в подоле умещалась, да одним местом выходила! Которые с любым кобелем готовы, пока не гонит. А кобелю, того и надо! Какой с него спрос? Но нормальным-то людям, как без семьи жить, без обожания, без взаимной помощи, без обязанностей, без ответственности друг перед другом, без заботы и уважения? Или теперь и в семейных отношениях плутовской рынок, да бизнес (слово-то, какое поганое!), когда всё деньгами измеряется? В таком случае, точно, народу нашему конец!
Впрочем, на нехороший сей конец теперь многое указывает, думал Тимофей, вспоминая, как зимой возникла надобность выбраться в город. Сильно он после той поездки расстроился – очень уж люди там испортились. Он и раньше город не жаловал – люди вроде рядом живут, а друг от друга воротятся. Не по-людски это. Отгородиться-то от мира можно, но, если подумать, то паранойей попахивает.
А ещё Тимофей вспомнил, как возле школы группа подростков распоясалась – гогочет скверно, паясничает, матом кроет. Девчонки одобрительным смехом заливаются. Не стерпел тогда Тимофей:
– Ребятки, придержите-ка прыть свою. Не то языки придется вам оторвать, елка-дрын. А вы, девочки, о достоинстве своем не забывайте! Не слушайте этих балбесов! Бывают же и нормальные ребята.
Тимофей не ждал столь дерзкого ответа, который на улицах наших городов не удивил бы никого из прохожих, знакомых с компаниями современной молодежи:
– Тебе, дядя, видимо, дома поговорить не с кем? Или дозу с утра не принял? Сожалею, но лучше иди, куда шел, иди. А то ведь всякое бывает – старенький ты, еще умрешь по дороге! – дикий и тупой хохот сотряс довольных собой подростков. – Тебе же сказали, ветеран …, дуй отсюда с ветерком, раз ветеран. И вообще, кто тебя, пенёк старый, научил лезть в чужие дела? Справедливости ради можем и к ответу призвать…
Дернулся, было, Тимофей, да сдержался. Только сплюнул презрительно. Эти звереныши не понимают ничего человеческого – коль уродами воспитаны, значит, навсегда. И родители, яблоко от яблоньки… И что с людьми стало? Смены нет достойной, сама собой не поднялась, а большая страна, что ни год, не народом наполняется, а сорняками. Даже не бесполезными, а гадкими и вредными.