Шмиль думал об одном: как бы убежать из этого шалаша, оседлать коня и помчаться вслед за отрядами, которым предстоит штурмовать Цумань. Он не мог смириться с тем, что партизаны без него будут брать город.
Шмиль лежал на мягких ветках сосны с закрытыми глазами. Вот-вот должны прийти Живица, Стоколос и Леся. Что же их так долго нет? Почему задерживаются? Уже скоро стемнеет, обещали же прийти.
За стеной послышались чьи-то шаги.
В шалаш вошел плотный, широкоплечий мужчина. Это был главный партизанский терапевт Мерлих.
— Где тут осетин Шмиль?
— Это я, доктор…
— Здравствуй, Шмиль! Прислал меня к тебе сам Василий Андреевич. Показывай язык.
Шмиль показал язык.
— О! — воскликнул Мерлих.
— Что значит «о»? — спросил встревоженно Шмиль.
— Не делай мне большие глаза, кавказец! Припухший язык, следы от зубов на языке.
— Это от злости. Пять дней молчал, держался. И вот…
Мерлих стал ощупывать живот, приговаривая:
— Бледный он у тебя. Надутый. Все это признаки…
— Разве бывают румяные животы? — улыбнулся Шмиль.
— Мне не до шуток! Бледный живот через неделю покроется розовыми пятнами. У тебя сыпной тиф. Так вот, — Мерлих повернулся к остальным больным. — Всех вас надо бы перевести в хату. Вам нужно тепло. Но, к сожалению, даже тяжело раненных негде приютить. Как аппетит, Шмиль?
— Нет никакого аппетита. Меня все время мучает мысль о погибшем друге Устине Гутыре…
— Верю. Тебе тяжело. Но есть надо. И по пять раз в день. Пей чай, компот. И полный покой, — Мерлих окинул взглядом шалаш, понуро покачал головой. — Санитары будут натирать камфорным спиртом или подсолнечным маслом места, на которых лежишь, между лопатками и ниже… Да. Не делай большие глаза! Придется полежать недели три. Что поделаешь. Такова жизнь.
— Такая жизнь на войне ни к чему, доктор, — сердито произнес Шмиль.
— Самолет! «Юнкерс»!..
— «Фокке-вульф»!.. — закричали партизаны.
— Нужны мы сейчас этому «фокке-вульфу»! — Шмиль приподнялся на локте. — На ржаном поле вспыхнуло три костра. Наши летят!..
Шмиль почувствовал себя обиженным. «Так никто из друзей ко мне и не пришел. Зачем я им теперь?.. Хорошо, что не отдал санитарам автомат. Оружие здесь, под головой. Если что-то…»
— Эй, хлопцы! — прервал размышления Шмиля Андрей Стоколос. — Больные и раненые! К вам прилетел из Киева сам профессор! Ты слышишь, Шмиль? Тебя будут лечить особо!..
Шмиль затаил дыхание: кто бы это мог прилететь, какой профессор?
В шалаш вошел коренастый мужчина.
— Здравствуйте, товарищи! Что же вы утратили бдительность и напились отравленной фрицами воды? Так не годится. А кое-кто из вас даже не признает медицины, не слушается доктора Мерлиха. Непорядок на заставе. Таких, как Шмиль, я буду лечить отдельно. Один укол в припухший язык, а другой в корму…
Шмиль обомлел. Он узнал Максима Колотуху, радостно воскликнул:
— Это ты, старшина?
— Какой старшина? Я уже капитан! Сам знаешь: на войне если не лениться…
— Брат мой, раны залечил?
— Да. Подлудили меня немного, как чайник медный с прожженным дном. И вот прилетел к вам. А потом… «Брестская улица — на запад мы идем…»
Колотуха не договорил — в шалаш вошел полковник Веденский. Поздоровался.
— Обещал догнать нас на «эмке», думал, что так и будет. Машина должна обогнать волов. Но…
— Сбоечка вышла! — расплылся в улыбке Андрей Стоколос. — И наш полковник с Максимом прилетели самолетом…
Веденский подошел к Шмилю.
— От партизанского штаба тебе, Гутыре и всем, кто ставил радиомину в ресторане на вокзале, благодарность. Вы открываете шлагбаум для этих мин в нашей партизанской войне против фашистов.
— Спасибо, что зашли. Свалил меня этот коварный тиф, хоть надевай петлю на шею и…
— Да что ты, Шмиль! — поднял руку полковник Веденский. — Выбрось из головы такие мысли!
— Моя душа уже как волосок. Измучился я…
Колотуха сжал руку Шмиля.
— Помнишь майора Добрина? Он был с нами в бою третьего ноября под Святошином.
— Да. Помню. Тогда тебя, Максим, как раз и ранило, а Маргариту Григорьевну убило.
— Так вот. Добрин теперь тоже сражается с фашистами вместе с нами в тылу…
Шмиль закрыл глаза. У него уже не было сил продолжать разговор.
Полковник Веденский, Стоколос, Колотуха и Живица тихо вышли из шалаша.