— Что вздыхаешь? — спросил Сахаров, почувствовав волнение Русанова.
— Все о доме думаю.
— Что о нем думать! Наш дом теперь здесь. В воскресенье примешь присягу, и мы хорошенько выпьем по этому поводу! — подморгнул Сахаров. — Я ставлю бутылку. Договорились?..
…В воскресенье курсанты принимали присягу на верность Власову и фашистской Германии.
Торжественная церемония сопровождалась песней власовцев, написанной кем-то на мотив комсомольской песни тридцатых годов.
Начальник школы пригласил Русанова в свой кабинет.
Здесь уже были майор Сахаров и Зыков. Они весело о чем-то говорили, время от времени бросая взгляды на стол в углу комнаты, где стояли бутылки коньяка и закуска.
— Я думаю, что вам удобнее будет принять присягу здесь, а не в общем бараке, — сказал начальник школы.
— Мне все равно, — махнул рукой Александр.
— Я рад присутствовать при этих исторических в вашей жизни минутах, — начальник школы протянул Русанову текст присяги. — Прочитайте и поставьте подпись.
Стоит ему подписать эту бумагу, и он будет офицером, приближенным к самому Власову. Вот если бы об этой возможности знали по ту сторону фронта! Они бы непременно сказали: «Иди, втирайся в доверие и разваливай власовские формирования, а при случае покончи и с самим генералом-предателем. Иди, Русанов! Бороться на войне надо всюду, на всех рубежах».
Александр читал присягу, губы его дрожали. Боль за себя и за свою судьбу сдавила душу.
— Ну, — не выдержал Сахаров.
— Торопись, капитан! — подморгнул Зыков, кивнув на накрытый стол.
Как же ему вести себя в этой ситуации? А посоветоваться не с кем. Александр понимал: находясь среди власовцев, он может натворить немало вреда фашистам. Но… Удастся ли осуществить задуманное? А если нет? Поверят ли дома, что он принимал присягу не ради спасения своей жизни, а ради борьбы с врагом? Едва ли. Нет, лучше погибнуть сейчас, здесь. Как сказал генерал Карбышев: «Придется умереть — умру как солдат. Я — коммунист!..»
Оторвав наконец глаза от текста присяги, Русанов сказал:
— Почему вы решили, что я подпишу ее? Молчите? У вас один козырь — Русанова считают предателем и врагом народа по ту сторону фронта! Пусть считают. Но вы просчитались. Русанов не из тех, чтобы мстить своим изменой! — он разорвал текст присяги. — Я принимал присягу только один раз. Эта присяга на верность Красной Армии, на верность моей Родине! Я не отступлю от нее, даже если сейчас мне придется умереть. Так что…
— Сволочь! — прервал его Сахаров.
— Вот теперь точки над «i» поставлены, — усмехнулся Александр, выбросив в окно разорванный лист бумаги с присягой.
— Кроме последней, — сказал начальник школы. — Тебя расстреляют или повесят.
Русанов повернулся и вышел. Слова песни вдруг оборвались. В громкоговорителе загудело, а потом заверещало, как бывает, когда патефонная игла сползает с грампластинки.
«Ну что ж, будем ждать последней точки над «i», — вздохнул Александр.
ТЮРЬМА ТЕГЕЛЬ
…Люди, которые делили с капитаном Русановым горе, муки, кусок хлеба или картошину в немецких застенках, отозвались после войны. От смерти их спасла Красная Армия. Среди этих людей — бывший учитель, советский офицер, попавший в плен, Михаил Иконников, Вот его рассказ.
«С капитаном Русановым я встретился весной тысяча девятьсот сорок четвертого года в тюрьме Тегель. В этих берлинских застенках были люди разных национальностей, в том числе и немцы, обвиненные в подрывной деятельности против третьего рейха. Отдельных узников, которые находились у гестапо на особом счету, держали в камерах-одиночках. Таким узником камеры номер шесть на первом этаже был и Александр Русанов.
Я сидел в камере на четвертом этаже и видел Русанова, когда он подтягивался к решетке, — наши камеры находились в разных пэ-образных крыльях тюрьмы. Александра Дмитриевича почти каждый день выводили на прогулку под присмотром унтер-офицера, и его видели узники, чьи окна камер выходили во двор тюрьмы.
В ту весну на Берлин часто налетала авиация союзников. Во время воздушной тревоги вся охрана тюрьмы пряталась в погребах. В такие минуты Русанов, прижавшись к зарешеченному окну, пел. Я чувствовал, что этот человек жил песней, вкладывая в нее всю душу.
Однажды я услышал разговор. Двое узников разговаривали по-русски. Голоса их я узнал — это были капитан Русанов и узник с третьего этажа, татарский поэт Муса Джалиль, руководитель подполья в татарском легионе. Я понял, что оба они уже хорошо знакомы, потому что говорит не о пустяках.