— А что-нибудь еще она говорила твоей маме?
— Больше ничего. Для нее имя брата было как бы паролем для наших. Наверное, ее брат — известный пограничник, как Карацупа, о котором до войны писали в газетах.
— И я читал про Карацупу, когда учился в школе… — Гнат помолчал. — Так как, ты говоришь, фамилия того перевертыша?
— Разве он скажет свою фамилию? А имя его Вадим! Он откуда-то из-под Белой Церкви.
— Одного Вадима я знал еще до войны — Перелетного. Сволочь из сволочей. Гад ползучий. Университет окончил. Выпендривался перед всеми, что очень грамотный… Да, рассудительная у тебя мать, раз спровадила свою дочь подальше от его глаз.
— Если бы стали ко мне приставать, я и сама сюда бы сбежала. Здесь мне все с детства знакомо.
Зина умолкла. О чем-то задумалась.
Молчал и Гнат.
Ему хотелось обнять Зину, сказать, что он непременно вернется к ней, что будет писать ей, что теперь они друзья на всю жизнь.
Как быстро летят минуты, а сколько хочется сказать! Ему уже пошел двадцать второй год, но влюбиться, если не считать школярского увлечения золотоволосой Таней, вроде и не в кого было. А сейчас война. Сейчас тем более не до любви.
Зина, только теперь увидев шрам на щеке Гната и красное пятно от ожога на шее, подумала, что они не безобразят его, а придают ему мужественности. Конечно, он не трус. Такой молодой, а уже капитан, командир танка. Разве это ни о чем не говорит? Да, ты горел, Гнат, и не раз. И сегодня горел. Это видно по рукаву кожаной куртки. Он прожжен. А руки черные от железяк, дыма, пороха… Серые глаза открытые, по-детски чистые, искренние. Наверное, ласковый и добрый этот Гнат…
Когда к ее полуоткрытым губам припали губы Гната, она не оттолкнула его, обвила его шею руками. Но тут же отстранилась, пробормотала растерянно:
— Только ж ты… Не много ли берешь на себя?.. Смотри какой!..
Сердце Гната колотилось, словно перед боем. Знала бы Зина, как нелегко было решиться ее поцеловать! При хлопцах целоваться было не боязно. Целовал за них всех! А остался с глазу на глаз и оробел. Наверное, так сегодня чувствовал себя Леня Панин в первом своем бою, когда увидел пожар в танке.
Преодолев волнение, Гнат наконец сказал:
— Не сердись, Зина… — Поднял голову и уже смелее произнес: — Я вот вдруг представил, как ты выглядишь весной, когда цветет луг.
— Ну и как же? — прошептала Зина. — Весной у меня нос от веснушек как ласточкино яичко. Не лицо — одно горюшко!
— Зачем ты так говоришь? Веснушки тебе к лицу, они как венок из цветов весенних.
— Правда? Не обманываешь? — встрепенулась Зина. — А я и в оккупации плела венки и все примеряла. Вокруг враги, а я плету венок. Горе тогда кажется как жуткий сон, а цветы — вот они, наяву! Ведь цветы росли до войны и потом будут расти… Ой! — вдруг вскрикнула Зина. — Кажется, тебя уже трижды звали твои танкисты.
— Вполне возможно. В танке мы все немного пооглохли. Да еще и ты сейчас со мною рядом…
Зина подула на красноватый шрам на щеке Гната, спросила:
— Не болит?
— Нет.
— И на шее ожог скоро заживет.
— Еще как заживет, — кивнул Гнат.
— Я вот смотрю на сад и клуню, где стоят танки. Сколько там людей уже собралось! Как они все рады! Мы ведь так долго вас ждали! Многих наших девчат немцы успели отправить на каторгу в Германию… О! Да что это с ними? Почему-то все бегут от танков? — Зина испуганно глянула на Тернистого. — И мама сюда бежит с узелком…
— Товарищ капитан! — послышался тревожный голос Панина. — Я только что принял радиограмму от командира объединенного отряда! В нашу сторону идут двенадцать вражеских танков — пять «тигров» и семь «пантер»!
— Ну вот, Зина, и кончился у нас перерыв между двумя боями-уроками, — грустно сказал Тернистый. — Беги спрячься где-нибудь в погребе. А после боя…
— Так у тебя же всего три танка, а у них двенадцать! — испуганно воскликнула Зина.
— У нас есть еще и противотанковая артиллерия. И потом — мы в засаде, начнем первыми бой. Беги, Зина! Мне пора в машину.
— Я тебя буду ждать… Приду сюда, на свой лужок, к озерку… Только не гори больше, Гнат!
— Хорошо. Не буду.
Тернистый смотрел вслед Зине, побежавшей навстречу своей матери, и думал: «Как это просто! Взяли вот и договорились о свидании на лугу, возле озерца. Словно в мирные дни…»
10
— Зина… — прошептал пересохшими губами Гнат, все еще глядя вслед девушке.
Он прислонился спиной к верхним тракам гусеницы. «Ну что скажешь? — погладил Гнат шершавые вмятины на броне танка. — Вон сколько у тебя ран! Не сосчитать. Держись, друг, и сегодня! На тебя ведь будут смотреть люди из села и с ними Зина! Выдержим! А после боя она снова придет к озерку, как и договорились. Если бы все это случилось…»