Какая-то казачка с хутора привезла к его блиндажу на телеге, запряженной волами, двух девчат, одетых, как довоенные модницы, в новые пальто и сапожки. А мороз стоял градусов двадцать, если не больше.
«Верите их, хлопцы, и оттирайте спиртом или снегом, а то окоченеют, как те несчастные…» — сказала казачка.
«Какие несчастные?» — спросил он ее.
«Да итальянцы и румыны! Шли вместе с девчатами в плен сдаваться. А я ехала с хутора за соломой в степь. Смотрю: процессия. Говорю им: «Садитесь, отвезу к своим!..» Сели девчата, а с ними и солдаты, что искали русского плена. Все худущие, аж светятся, обросшие, с черными бородами, будто апостолы. Везла я их, везла, а наших позиций все не видно. Везла час, другой. Потом — глядь назад. А солдатики уже задубели. Враги, а жалко стало. Надо же было им идти сюда из теплых краев, чтобы окоченеть меж Доном и Волгой. Говорю девчатам: «Слезайте. Разомнитесь…» Подвела волов к оврагу, приподняла бок телеги. А из нее… посыпались, как дрова, замерзшие тела чужеземных солдат. Так что с одними девчатами к вам приехала. Таким жить и детей рожать. А деток ой как нужно будет после этой истребительной войны!..»
Лесю и Оксану артиллеристы внесли на руках в блиндаж. Он вместе с бойцами начал оттирать спиртом их замерзшие ноги. Сердито сказал:
«Какие же у вас бездумные начальники! Разве можно посылать на задание людей в сапожках в такие лютые морозы?»
«Когда мы выходили на задание, была оттепель. Мороз ударил неожиданно. Еще ведь только девятнадцатое ноября, — ответила Леся. — А начальники у нас не бездумные. Наоборот…» И умолкла.
Это «наоборот» развеселило его. Он улыбнулся и еще старательней начал растирать теплыми руками задубевшие ноги девушки. В те минуты он готов был отдать ей свою кровь, лишь бы ожили ее ноги, лишь бы не стала она — красивая, черноглазая — калекой. Помнится, ужаснулся, представив Лесю на костылях. «Пускай уж мы, но почему и девчата должны страдать на войне?..»
Мысли Петра Зарубы вспугнул взрыв снаряда.
— Проснулись, проклятые гансы, — буркнул Терентий Живица и вышел из землянки.
К дальнобойным орудиям немцев присоединились батареи среднего калибра и минометы. В стрельбе улавливался ритм, будто ею кто-то руководил, дирижировал.
Заруба вздохнул, потер загрубевшими, мозолистыми ладонями свои щеки. Вот так в ту зиму под Сталинградом он тер и обмороженное лицо Леси, тер осторожно, боясь поцарапать мозолями нежные щечки, похожие на лепестки яблоневого цветка, из которого осенью должно вызреть красноватое яблоко.
«Это хорошо, что судьба свела меня на войне с бойцами Пятой заставы! — мысленно произнес капитан. — Что бы я знал о той границе, если бы не они?..»
— Дубы за ночь стали совсем багряные, — сказал Живица, войдя в землянку. — А небо ясное-ясное. Наверное, скоро ударит мороз.
— «Дубы за ночь стали совсем багряные», — повторил машинально слова Терентия Стоколос.
Он закрыл глаза и увидел могучий дуб на подворье бабушки Софии, посаженный запорожцами еще три сотни лет назад. Дуб и цветы. А под дубом накопана сабля — драгоценная реликвия бабушки Софии и ее рода… Под тем дубом он, Павло Оберемок и Гнат Тернистый готовились к экзаменам за десятый класс, мечтали о воинской службе: он — о границе, на которой служил отец, Павло — о Морфлоте, где служил дед. Терентий мечтал стать танкистом.
Зазуммерил полевой телефон, стоявший на полке у выхода из землянки. Заруба поднял трубку.
— Да. Это я… Понятно.
Заруба одернул гимнастерку, повернулся к Стоколосу.
— Проводи меня к командиру дивизии.
Андрей быстро надел каску, взял сумку с противогазом, автомат.
— Я готов, товарищ капитан.
22
Заруба и Стоколос шли молча. Вдруг капитан остановился, достал из кармана гимнастерки письмо, протянул Андрею.
— От матери. Прочти. Тут она и про тебя пишет.
Андрей развернул письмо, стал читать.
«…Сынок мой Петя! Ты писал, что в части с тобой служит и Андрей, которого я вылечила от болезни, а на следующее утро спасла его и партизанского командира от немцев. Береги Андрея как родного брата. Он так похож и на тебя, и на Миколу. Знаю, что у него нет родных — ни отца, ни матери. Говорил: погибли на границе с Китаем в 1929 году. Скажи Андрею, что он и мой сын, а твой брат. Скажи, что наше село — его родное село, наша хата — его хата. И пусть мои слова согреют его душу и в холодную осень, и в лютую зиму на фронте, а в жарком бою вольют в сердце надежду на победу. Передай Андрею, что близнецы их пограничника Василия Рябчикова уже ходят с дедом Феофаном на Псел ловить рыбу…»