— На днях слышала, как он читал стихи в офицерском собрании, и была очарована ими.
— Но сегодня у нас обязательно будет княжна Певцова.
— Тогда мы пропали. Княжна заставит мужчин забыть о нас многогрешных. Всегда княжной любуюсь. Вся женская греховность воплощена в ее облике.
— Находите ее такой красивой? — спросила с усмешкой Топоркова.
— Простите. Считайте, что мы не слышали вашего кощунственного вопроса.
— Ей-богу, Мария Александровна, спросила вас без тайной мысли, ибо не поклонница в женщине греховности.
— Глафира, перестаньте оригинальничать. Ну кто нам поверит, что живете без мыслей о своей греховности. Все мы женщины только этим и живем, только, к сожалению, не все из нас умеют сохранять эту желанную бабью греховность. Посмотрите на меня. Разве не сама виновата, что обзавелась в неположенных местах жирком. А княжна Ирина прелесть. Сама женщина, а, глядя на нее, холодею от удовольствия, когда представляю…
Каринская засмеялась.
— Что представляете, Мария Александровна?
— Как княжна танцует танец Саломеи.
— Вы видели?
— Да.
— Это что за танец такой? — спросила Клавдия Степановна.
— О нем трудно рассказать. Его надо видеть.
— А он пристойный?
— Грешный, Клавдия Степановна. У вас в зеленой гостиной висит копия с картины Семирадского «Танец невольницы».
— Так на картине она совсем нагишом. Неужели княжна?
— Представьте, Клавдия Степановна.
— Господи! Да что же ноне даже с такими знатными девицами приключается. Калерия, сходи узнай, как обстоят дела на кухне.
— Дочь ваша, Клавдия Степановна, вместе со мной видела танец княжны.
От удивления старуха Кошечкина перекрестилась.
— Да разве дозволительно девушке на такое глядеть?
— Даже обязательно. Дочь ваша артистка.
— Да музыкантша она.
— Артистка. А потому должна смотреть на любую красоту, даже в облике обнаженной женщины.
— Ох, Мария Александровна, простите меня старуху за правду, кою сейчас вам выскажу. Певица вы просто сверх замечательная, но по греховным рассуждениям просто несусветная охальница.
— Ничего не поделаешь. Со мной судьба не больно цацкалась, на подзатыльники не скупилась, вот и стала Каринская грех со святостью путать.
— Да будет вам на себя напраслину наговаривать. Может, и впрямь надо на все глядеть, а запоминать только нужное…
— Вот ваша Калерия так и делает. На все смотрит, а запоминает только нужное. Но танец княжны нельзя не запомнить.
— Где же она его танцует? — спросила Топоркова.
— А этого от меня и от Калерии не узнаете даже под пытками. Давайте лучше попросим Калю угостить нас музыкой Чайковского.
— Именно Чайковского.
— Да, да, Каля. Его «Времена года» в вашем исполнении незабываемы.
— Воля гостей — закон. Пойдемте в зал…
В «табашной» гостиной с вишневыми обоями удобные мягкие кресла из синего сафьяна. Расставлены они полукругом возле камина, на котором бронзовый бюст Петра Первого, отлитый по заказу хозяина со скульптуры Антокольского. Окна гостиной в красочных витражах на библейские темы. Привезла их Калерия из Италии, купив в католическом монастыре.
Собрались в комнате адмирал Кокшаров, композитор и пароходчик Иван Корнилов. Он — автор модных романсов, распеваемых в России. Во время войны большим успехом пользовался его романс «Спите орлы боевые», а теперь колчаковская Сибирь распевает недавно написанный им романс «Спи моя девочка».
В креслах вольготно расположились золотопромышленник Вишневецкий и инженер-путеец Турнавин — начальник движения омского железнодорожного узла. У камина полковник Звездич. Родион Кошечкин в вишневой поддевке, поверх синей шелковой рубахи, заложив руки за спину, ходит по комнате.
Вишневецкий говорил с присущим ему апломбом:
— Смею заверить вас, господа, что у большевиков Ленин — вождь и непререкаемый авторитет. Какого у нас, к сожалению, в обиходе не имеется. А жаль. Трудно без авторитета, когда любой наш генерал считает себя, по меньшей мере, если не Суворовым, то Кутузовым непременно.
— Я вас не совсем понимаю, господин Вишневецкий. — Звездич говорил, растягивая слова. — Разве авторитет адмирала Колчака у нас пререкаем?
— Конечно.
— Кем?
— Всеми, кому не лень рассуждать о политике. Даже вы сейчас, говоря об адмирале…
— Вы же считаете…
— Не понимаю вас?
— Но это мое и при этом сугубо лучное мнение.
— Разве оно возможно у офицера колчаковской армии?