Но прежде я ощутил, боль в животе и там, где осколки впиваются в тело, а не разбитое стекло — в ладони, которыми я опирался. Я вдыхал воздух так, словно задерживал дыхание. Хрипло, практически рывками, от чего тело бросало в дрожь. Пусть та уже была на порядок слабее, чем в этом… холодильнике. Ненавижу холод. И теперь, кажется, ещё и боюсь его.
Часть 2
Очнулся я от неприятного пиликанья над ухом. Боль... да, осталась. Жгла затылок, но отчего-то была значительно легче, чем до отключения. Только открывшаяся картина меня удивила. Нет, палата, как палата, только гигантских размеров. Но большие пространства были привычны. Окружение, пожалуй, тоже. Пока Мастер колдовал надо мной или другими своими детищами насмотрелся многого.
И всё же, стоит описать всё по порядку, чтобы избежать путаницы.
Я лежал на подобии лабораторного стола. Надо мной замерла рука робота-хирурга, помаргивая индикаторами. Несколько осветительных глаз так же остановились в вычурных вывертах многоколенных штанг.
Немного скосив глаза влево, разглядел обширный реанимационный комплекс. Но отчего-то, бездвижной грудой висели все провода и трубки, тонкой спицей света били тощие лучики неразвёрнутых голографических проекций. Только над головой пищал древний монитор, указывая, что пациент ещё жив: бежали кривые сердечного ритма и дыхания.
Справа на приличном расстоянии у стены в вертикально стоящих капсулах-реаниматорах парили в растворах какие-то бедолаги разных форм и рас. И отчего-то сразу было понятно, что они не жильцы. Только почему так решил, сразу не понял.
Выскочили, как чёртики из табакерки роботы-анастезиологи, поднявшись на тонких ножках, ощупывая мою покорную плоть. Их светящие глазки-камеры на круглых толстеньких тельцах помаргивали, что говорило об интенсивном обмене информацией.
В общем, шла ничем непримечательная процедура определения жизнеспособности пациента.
Странно было совсем иное.
Всё окружение словно потеряло всякий цвет. Серо и блёкло. Даже аварийное освещение, которое должно было мигать оранжевым, едва мерцало маловыразительной тусклой подсветкой.
Именно это я никак не мог понять. Что случилось с моим привычным миром или со мной?
Видел всё: от двустворчатых дверей входа в лабораторию, находящихся в пятидесяти метрах от меня, до своего собственного тела, лежащего на платформе, но всё в пугающих чёрно-белых тонах. Основные манипуляции были явно произведены, ибо, к своему удивлению обнаружилось, что я перебинтован аккуратно кем-то, а рана на голове, — что я инстинктивно прощупал — зашита и также перекрыта несколькими слоями бинтов.
И вскоре я понял, кто помог мне. Несколько роботов-таблеток, названных таковыми лишь из-за причудливой формы, катались туда-сюда по пространству лаборатории, как-то перепикивались друг с другом. Разве что, тише обычного. Это в их обязанность входила вся черновая работа по заботе о постояльцах лаборатории.
Как только заботливые «няни» оставили в покое, решил, что достаточно повалялся и пора бы уже встать. Выдернул иглы капельниц. Снял щупы и прочую мишуру. Поднялся, покачиваясь от слабости, добрёл до душевой. Напялив поверх бинтов непромокаемые ленты, с превеликим удовольствием смыл с себя кровь и грязь. Облачился в привычную униформу, которую обнаружил в шкафу.
Разгром во всём комплексе лабораторий стоял страшный, даже после тщательной уборки «таблеток» нельзя было не заметить этого. Моя капсула больше походила на груду ненужного лома, отчего-то оставленного на месте. И кусок льда ещё продолжал таять, стекая тонким ручейком через пробоины, добавляя суеты педантичным уборщикам.
Другие капсулы были также заморожены. Я поочерёдно подошёл к каждой из них, вспоминая, какие действия делал Мастер, чтобы проверить состояние их постояльцев. Они словно бы все спали с безмятежным выражением лиц. Значит, был отдан приказ о заморозке существ. Видимо, именно самим Мастером, а осуществлено Доктором.
Зачем? Нас действительно, собирались спасти или уничтожить, чтобы не достались захватчикам?
Проверил запись системы, последовательность действий, состав вводимых инъекций, изменение температурного режима. И мне стало впервые жаль, что я слишком много знаю, мне слишком многое было доступно и дано, а получение знаний — это единственное развлечение, доступное экспериментальному образцу.