Рабыня долгое время колдовала в поте лица, пока, наконец, не представила весьма довольному старику результат своих упорных трудов.
- Неплохая работа, - одобрил Монардес, поднося пузырек к своему длинному носу и принюхиваясь. - Для первого раза совсем даже неплохо. Хотя, пожалуй, многовато солей меди.
- С вашего позволения, учитель, мне пора идти, - сказала Клара, всё еще не решаясь задать вопрос, который готов был сорваться с ее губ. Она набросила на плечи плащ, собираясь уходить. На улице уже сгущались сумерки.
Однако Монардес догадался обо всем сам и протянул ей пузырек.
- Каждое утро и каждый вечер набери немного этой мази в ладонь, примерно размером с крупную миндалину. Нанеси ее на ногу хозяина легкими круговыми движениями, пока не впитается. Но не забудь сначала вымыть и вытереть ему ноги, чтобы подготовить кожу.
- А ему не будет больно? Он всегда стонет от малейшего прикосновения.
- Ах, девочка моя. Он будет вопить, как сам дьявол, и требовать, чтобы ты прекратила. Но ты не слушай.
Клара кивнула, хотя понятия не имела, как ей это удастся. Она направилась к двери, но прежде чем выйти, повернулась к старику. Тот сидел за большим столом и, похоже, был занят разжиганием угольков под стеклянной ретортой с зеленоватой жидкостью. Клара поколебалась, прежде чем заговорить, тщательно подбирая слова.
- Учитель, я могу прийти завтра?
Настала длительная тишина, прерываемая лишь бульканьем варева, которое как раз закипело. Этот звук, похоже, поглотил всё внимание лекаря, и, не отрывая взгляда от реторты, он произнес:
- Приходи прямо с утра. Будет много работы в саду. И еще, Клара...
- Да, учитель?
- Ты ещё не прошла испытание.
XIII
Санчо мчался по пустынным улицам прочь от "Красного петуха", промокший до нитки, источая нестерпимый винный дух. Когда его возбуждение и страх немного улеглись, уже забрезжил холодный рассвет. Парнишка прошмыгнул в переулок Наковальни, где кузнецы уже встречали первый свет зари многоголосым перезвоном.
Он недоверчиво косился на местных кузнецов, и они отвечали ему столь же угрюмыми взглядами, а то и грозили тяжелыми молотками. Но его всё это не слишком беспокоило: в тепле от кузнечных горнов промокшая одежда высохнет в мгновение ока. Да и сейчас было совсем не холодно, но промокшая ткань никак не хотела сохнуть и, пропитанная кислым вином, прилипала к коже, отчего та начинала неприятно зудеть.
"Единственное, что принадлежит мне в этом мире - вот эти промокшие тряпки", - уныло думал он, бесцельно бродя по улицам. Эти улицы, на которых в течение многих месяцев протекала вся его жизнь, теперь казались чужими, враждебными. Только теперь Санчо ощутил, что у него больше нет ни куска хлеба, ни угла, чтобы преклонить голову.
- Эй, смотри, куда прешь! - рявкнул кто-то над самым ухом.
Оказалось, что Санчо, задумавшись, столкнулся нос к носу с каким-то малолетним носильщиком, искавшим работу. Ему было не более восьми или девяти лет, и Санчо, налетев на малыша, сбил его с ног. Корзина мальчишки оказалась как раз между ними, и Санчо вцепился в нее обеими руками.
"Так просто убежать с ней и затеряться среди переулков. Это быстрый заработок, всего через несколько часов у меня была бы горячая пища".
Мальчишка уже поднялся, вцепился в корзину обеими руками и пытался отнять ее у Санчо, отчаянно стиснув губы. Его костлявые руки дрожали от напряжения. Для носильщика нет греха хуже, чем вернуться без корзины. Брат Лоренс устроил бы Санчо за это серьезный нагоняй, а менее понимающий работодатель мог бы спустить с неосторожного шкуру. Тельце в синяках и наполовину разорванное ухо мальца указывали, что хозяин его корзины не был слишком терпелив.
- Отдай! Она моя, козёл! - крикнул он, почти плача.
"У него даже нет сил, чтобы отобрать у меня корзину. Он всего лишь вшивый и голодный сирота с разодранными коленками и покрасневшими от холода руками. Как и я".