V В доме бабы Марфы было очень душно. Старушка с самого утра растопила печь и в продолжение всего дня подкладывала в огонь поленья. - Какие холода страшные выдались в эту зиму, - приговаривала Марфа, ковыряясь в пекле кочергой. – Давно у нас так холодно не было… Ой, давненько! Юра кивнул в знак согласия, не зная, как начать разговор. - А я ведь знаю, для чего ты пришёл, - ехидно бросила старушка. – Мало нынче ко мне гостей наведывается, да то всё зря. Я хоть и разменяла девятый десяток, а всё прекрасно понимаю. Разум мой чист и ясен. Видя, что мальчик мешкает, Марфа кивнула головой в сторону небольшого старого столика, накрытого столь же старой, но всё ещё сохранившей приличный вид, скатертью. - Садись. В ногах правды нет. Юра послушно сел на скрипучий табурет за стол и, пока пожилая женщина продолжала возиться с печкой, осмотрелся. Убранство комнаты составляла довольно бедная обстановка: грязного цвета коврики не могли скрыть собой обшарпанные деревянные полы; старая дубовая кровать с множеством подушек у спинки говорила о том, что старуха уже долгое время вынуждена спать сидя; помимо пары кресел у окошка, старого чёрно-белого телевизора на тумбочке и совсем «древнего» шкафа, в комнате больше не на что было посмотреть. Подвешенные в дверном проёме занавески скрывали за собой ещё одну комнату, но мальчику было совсем неинтересно, что там за ними. Баба Марфа присела за стол к гостю и начала рассказ. - Всю свою жизнь я прожила здесь, в этом посёлке. Много всего было на моём веку, но пуще остального боюсь я оборотня, что воет ночами. Злые языки толкуют, что я сама причастна к нечистой, да вот только разве ж это есть в самом деле? И мне довелось потерять в когтях проклятого душеньку родную. Души я не чаяла в казачке, что за мной приухаживал, получить благословение батюшки да матушки моих хотел. Друг другу мы милы были, да несчастье стряслось. Однажды ночью, когда с полей и огородов несло всякой благовонью, провожал меня казачок мой до дому. В те же времена как всё было? Не так, не так, что у вас, молодёжи, нынче. До забору меня проводил, шапку снял и стоит ждёт, пока я в дверку зайду. А я ведь тогда красивая была. Бывало, кокетством пользовалась, да только для Вани моего. Оглянусь, остановлюсь, да улыбнусь и подмигну, а там уже и в дом скоро побегу. Так и в ту ноченьку всё было. Только вот не спалось мне, самой для себя неведомо отчего. И ведь вовсе не о казаке я думала, а о делах житейских. Всё хозяйство, считай, на мне было. И батенька, и матушка в возрасте, а я девка молодая. Едва стал сон мне уже грезиться, как слышу вой, страшнее коего раньше и не слыхивала. Вой, словно зверь дикий какой кричит. Пуще и больнее волчьего вой. Встала я и вышла на улицу. Огляделась, да и пошла к лесу. Уж больно мне потешить любопытство хотелось. Коль волков всех уже постреляли, чтобы они овец да коз не трогали, не вылазили по ночам из лесу, то кто тогда посмел перейти через гору Ведьмину? Молодой волчонок так не скличет, а старый – не дурак, чтобы смерти своей искать. Дошла до горы, а вой дикий тут и залился на всю округу. Я же тогда с испугу перекрестилась, да сердце своё сжала, лишь бы только назад не отступить, не броситься к дому. На вершине горы кличет монстр, снизу не видать его. Взобралась я вверх, да и увидела казака моего. Лежал он порванный в траве. Бросилась я к Ване, да последнее его дыхание только поймала. «Убегай», - говорит… И даже не говорит вовсе, а одними губами шевелит. Посмотрела я в сторону сосен, что поодаль росли, да заприметил меня вурдалак. Росту он очень великого, с ним так просто не сладишь. Шерсть его серая вьётся клочьями. Начал он ко мне приближаться, а я вскочила, да двинуться не могу с места. Взор его опаснее волчьего, огнём красным горит. Решила уже, что и моя погибель пришла, да только застыл проклятый недалече от меня. Не ведаю, что остановило его, но помчал он прочь, вниз с обратной стороны горы. В лесу проклятый живёт, там же на многие километры лишь деревья стоят, да трава дикая. Воротилась я по рассвету домой, да никому ведовать не стала, что случилось, и куда жених мой подевался. Спустя неделю пошли мы с девками по грибы, да проходили то место, где Ваня мой смерть нашёл… А следа-то никакого уже не осталось от него. Родители мои полегли вскоре от холеры, разыгравшейся буйно повсюду, и осталась я одна. С тех самых пор так и живу, да всё так же горестно мне. Век свой доживу, а там и помру счастливо. Юра с упоением слушал историю жизни старухи Марфы. Когда она закончила говорить, мальчик спросил: - А как Аспен выбирает себе жертву? Он любого может забрать? Бабка развела своими старыми морщинистыми ладонями: - Да кто же тебе сказать этого сможет? Никем злыдень окаянный не побрезгует. Бывают у нас и затишья годы, не пропадают тогда люди. Я же когда его вой слышу, сразу плачу и молиться начинаю по душеньке обречённой. Юра не удивился тому, что Марфа слышит вой Аспена по каждой его жертве. Он понял, что старуха Марфа особенная, раз оборотень оставил её в живых при встрече много десятилетий назад. - Уходить тебе пора, - обронила Марфа, стоя уже у окошка. – Темнеет. Небо чёрное ползёт, снова метель начнётся. Юра встал из-за стола и направился к двери. Обернувшись, он хотел сказать старухе хоть что-нибудь, но не знал, что. Марфа так и стояла у окна, глядя куда-то пустым взглядом. «Она вновь ушла в свою молодость», - пронеслось у мальчика в голове. Так он и ушёл, не сказав ни слова, а баба Марфа ещё долго смотрела в сгущающиеся сумерки.