Черноризец знал, что тогдашние люди имели самое невысокое мнение о монашеском целомудрии и теперь, увидя его с блудницей, наверное станут смеяться над ним и осуждать его, – особенно если он исполнит просьбу блудницы и станет о ней заботиться, но с другой стороны он рассудил, – что же важнее: снести ли напрасное осуждение от толпы, или явно отвергнуть человека, который умоляет «спасти» его во имя Христово? Выбрать правильное решение, разумеется, было нетрудно, и черноризец ответил блуднице: «иди за мною» и, «взяв ее за руки, повел ее сквозь народ из города».
Тогда по всему городу и по окрестностям быстро распространилась молва, что «черноризец поял себе блудницу Порфирию», и все видели в этом большой соблазн, но ни черноризец, ни его игумен не обращали на это никакого внимания, а спасенная от позорного промысла блудница Порфирия, отдохнув и поправясь у брата, обнаружила в себе большую сердечную доброту и нежность. Она нашла у какого-то уединенного бедного храма брошенное дитя и, исполнившись к нему жалости, взяла его и стала его воспитывать. «По лете же единем простая чадь (то есть простолюдины) из Тира» пришли для молитвенных целей в обитель, куда укрыта была Порфирия, и узнали ее, а увидав при ней годовое дитя, заговорили: «добре чернище-черничища еси породила!» Люди эти рассказали в Тире, что видели у черноризца Порфирию и при ней годового ребенка, как раз будто похожего на того брата, который взял ее и провел с собою через весь город. Черноризец слышал об этом и семь лет молчал, а в это время приемыш Порфирии вырос, а она сама сделалась монахиней. Тогда чернец, чувствуя приближение смерти, взял эту женщину и ее приемыша и пошли все трое вместе в Тир. Здесь инок собрал в одно место сто человек и велел принести полную кадильницу жарко горящих угольев, и при всех ссыпал эти пламенеющие уголья в свой стихарь. Стихарь не загорелся и даже не чадил. Все это видели и удивлялись, а черноризец сказал: – «Вот и смотрите: в этом есть знамение, что я от рождения своего никогда не знал греха женского». Разделявшая же с ним напраслину Порфирия, прежде бывшая тирская блудница, а потом благочестивая отшельница, посвятила остаток своей жизни спасению других женщин, переносивших в Тире такое же самое унизительное положение, из которого она вырвалась при сострадании монаха, которого она никогда не склоняла к любовному сближению с собою, а хранила к нему только высокое чувство благодарности и уважения.
Другая блудница к самому падению своему приводится таким трогательным путем, какому не представляет равного никакой художественный вымысел.
26) Апреля 8. В Александрии жила одна очень молодая и очень красивая девушка, египтянка. Она была круглая сирота. Родители ее умерли, едва только она вышла из детства, и оставили ей хороший достаток. Девица имела благоустроенный дом и обширный виноградный сад по скату к реке Нилу. Наследства, которое она получила, достаточно было бы, чтоб ей прожить целую жизнь в довольстве, но молодая египтянка была чрезвычайно участлива ко всякому человеческому горю и ничего не жалела для того чтобы помочь людям, впадающим в бедствие. Через это с нею произошел следующий роковой случай.
Раз перед вечером, когда схлынул палящий египетский жар, египтянка пошла со своими служанками купаться к Нилу. Она выкупалась и, освеженная, покрывшись легким покрывалом, тихо возвращалась к себе назад через свой виноградник. Служанки ее этим временем оставались еще на реке, чтоб убрать купальные вещи.
Вечер после знойного дня был прелестный; работники, окончив свое дело, ушли и виноградник был пуст. Египтянка могла быть уверена, что она одна в своем саду, но вдруг к удивлению своему она заметила в одной куртине присутствие какого-то незнакомого ей человека. Он как будто скрывался и в то же время торопливо делал что-то у одного плодовитого дерева. Может быть, он рвал плоды и оглядывался, боясь, что его поймают вертоградари.
Египтянке пришло на мысль подойти ближе к незнакомцу с тем, чтобы помочь ему скорее нарвать больше плодов и потом тихо проводить его через ход, выводивший на берег Нила, к купальне. С этою целью она и пошла к незнакомцу.
Но когда египтянка подошла ближе, то она увидала, что этот незнакомец не срывал плоды, а делал что-то совсем другое: он закреплял для чего-то шнур к суку старого дерева. Это показалось ей непонятно, и она притаилась, чтобы видеть, чту будет дальше, а незнакомец сделал из шнура петлю и вложил в нее свою голову… Еще одно мгновение – и он удавился бы в этой петле, из которой слабой девушке не по силам было бы его вынуть, а пока она успела бы позвать на помощь людей – удавленник успел бы умереть… Надо было помешать этому немедленно.
Египтянка закричала: «остановись!» и, бросаясь к самоубийце, схватилась руками за петлю веревки.
Незнакомец был пожилой человек, эллин, с печальным лицом и в печальной одежде, с неподрубленным краем. Увидав египтянку, он не столько испугался, сколько пришел в досаду и сказал ей:
– Какое несчастие! Злой демон что ли выслал тебя сюда, чтоб остановить мою решимость?
– Для чего ты хочешь умереть, когда жизнь так прекрасна? – отвечала ему египтянка.
– Может быть жизнь и прекрасна для тебя и для подобных тебе, которые живут в полном довольстве. Раньше и я находил в ней хорошее, но нынче судьба от меня отвернулась и жизнь моя составляет мне несносное бремя: ты не права, что мешаешь мне умереть. Иди отсюда своею дорогою и оставь мне возможность вылезть по моей веревке вон из этой житейской ямы, где я не хочу более терзаться между грязью и калеными угольями.
Девушка не соглашалась его оставить и сказала:
– Я не позволю тебе удавиться: я закричу – и сейчас прибегут мои люди. Лучше возьми свой шнурок под одежду и поди за мною в мой дом: расскажи мне там твое горе, и если есть возможность облегчить его, то я это сделаю, а если оно в самом деле так беспомощно, как ты думаешь, тогда… выходи от меня со своим шнуром куда хочешь: я тебе ни в чем не помешаю, и ты еще не опоздаешь тогда повиснуть на дереве.
– Хорошо, – отвечал незнакомец, – и как мне ни тяжело медлить на земле, но ты мне кажешься такою участливою, в глазах твоих столько ума, а в голосе ласки, что я тебе хочу повиноваться. Вот уже шнур мой спрятан под моею одеждой и я готов идти за тобою.
Египтянка привела отчаянного в свой благоустроенный дом, приказала служанке подать фрукты и прохладительное питье и, усадив гостя среди мягких подушек на пышном ковре, вышла, чтобы переменить свое купальное платье на другое. Когда же она возвратилась, то села тут же рядом с гостем, а за ними стали две черные служанки и легким движением шелковых кистей начали приводить в колебание спускавшееся с потолка огромное, напитанное ароматами, опахало из больших пестрых перьев.
Египтянка желала как можно скорее узнать горестную историю незнакомца, что он и исполнил. Рассказ его был прост и немногосложен. Покусившийся на самоубийство эллин недавно еще имел большое состояние, но потерпел неудачи в делах и до того задолжал, что не мог рассчитаться со своим заимодавцем. В этом затруднении он прибегнул к его состраданию, но это было напрасно: богач соглашался оказать ему снисхождение, но не иначе, как на одном ужасном условии.
– В чем же заключается это условие? – спросила египтянка.
– Я не могу сказать тебе этого при твоих слугах.
Она велела служанкам удалиться.
– У меня есть дочь, девушка твоих лет. Она так же, как ты, стройна станом и прекрасна лицом, а о сердце ее суди как можешь по следующему. Заимодавец мой, большой и безнравственный сластолюбец, сказал мне: «отдай мне твою дочь на ложе, и тогда я освобожу тебя от темницы – иначе ты задохнешься в колодке». Я оскорбился и не хотел слышать об этом. Это было мне тем более тяжко, что у моей бедной дочери есть жених. Он беден, но имеет возвышенный ум, и дочь моя горячо любит его с самого детства; кроме того и жена моя не снесет такого бесчестья, чтобы дочь наша стала наложницей. Но беда настигает беду: представь себе новое горе: дочь моя все это узнала и сегодня сказала мне тихо: