На другой день Затычка Мэннерс, терпевший немалые убытки от прекращения запрещенной торговли спиртным, нанес новому полицейскому еще один удар: он пожертвовал пустующую конюшню во дворе «Королевского дуба» комитету союза безработных.
Том Роджерс, Полковник Макдугал, Эрни Лайл и Дарки приступили к переоборудованию конюшни. Стараясь сделать помещение как можно более удобным, они стучали молотками, чистили, мели с энтузиазмом, испытать который дано лишь тем, кто трудится добровольно во имя любимого дела.
Днем в воскресенье к ним наведался в надежде перехватить миску супа Рыжая Макушка Пиктон. Семья Пиктона жила на пособие по безработице, и, как и многие в городе, он был вечно голоден.
— Займись делом, — сказал ему Том Роджерс. — Вот тебе свободная кисть. А ну, помоги побелить стену!
Рыжая Макушка с готовностью принялся за побелку и заработал кистью, от усердия высунув кончик языка.
— Я кончил эту стену, мистер Роджерс, — заявил он с воодушевлением, проработав час. — Вот остатки извести. Может, еще чего сделать?
Том Роджерс поручил ему окрасить наружную сторону двери.
— Вот тебе лишнее доказательство, — обратился Том Роджерс к Эрни Лайлу. — Стоит подыскать парнишке полезное занятие, и он будет вести себя прилично. Ребятам просто некуда податься; кончают школы, а работы нет!
— Виновата вся система, — авторитетно заметил Полковник Макдугал, осторожно натягивая вдоль задней стены лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — Хронический кризис капитализма! Но погодите, все равно он приведет к пролетарской революции!
Рыжая Макушка, увлеченный первым в своей короткой и не слишком праведной жизни полезным делом, не заметил появления сержанта Стерлинга.
— Ага, попался! — воскликнул Стерлинг, ухватив Пиктона за ухо и выкручивая его. Сержанта совершенно затравили: ему не было прохода от унизительных насмешек, источником которых был юный Пиктон, и Стерлинг утратил обычную свою выдержку.
Рыжая Макушка взвыл от боли и уронил кисть в пыль. Стерлинг же всерьез принялся за другое ухо Пиктона. Тяжелые удары так и сыпались на мальчишку.
— Оставьте парня в покое, — сказал появившийся Дарки.
— Не ваше дело, — ответил Стерлинг, вспомнив эпизод с собаками.
Напряжение последних месяцев его службы в Бенсонс-Вэлли привело к тому, что он потерял всякую власть над собой. Он продолжал обрабатывать уши Рыжей Макушки.
Рыжая Макушка заревел.
— Я сказал, оставьте мальчишку в покое, — повторил Дарки.
Подошли Роджерс, Лайл и Макдугал. Эрни подобрал кисть и вытер ее о свой фартук из мешковины.
— Эй, вы! — снова запротестовал Дарки. — Вы что, белены объелись? Вы ему все мозги отобьете.
И он придержал руку Стерлинга.
Рыжая Макушка вырвался и присел у стены, всхлипывая. Все показное нахальство слетело с него, теперь это был просто донельзя перепуганный мальчик.
— Не смейте трогать меня! — сказал Стерлинг, отряхивая рукав.
— Вот я кулаками потрогаю, только снимите форму!
— Видал я таких, — огрызнулся сержант, совсем позабыв о благоразумии. — Все вы трусы, заставляете работать на себя дурачков, вроде этого мальчишки.
Дарки стиснул зубы и сжал кулаки.
Стерлинг прошел в конюшню и осмотрел ее. Том Роджерс последовал за ним.
— Это здание непригодно для жилья, — заявил Стерлинг. — Значит, комитет здесь помещаться не может.
В Томе Роджерсе взбунтовалось чувство справедливости.
— Непригодно! Народ ютится в лачугах, непригодных даже для свиней. Люди по всей стране спят под мостами, дети умирают с голоду, а вы болтаете…
— Я не разрешу устраивать здесь собрания, — повторил Стерлинг, на этот раз уже с ледяным спокойствием.
— Попробуйте нам помешать! — ответил Том Роджерс.
Снаружи послышался голос Дарки:
— Нет, я поддам ему! Убей меня бог, поддам!
— Нельзя драться с полицейским, — напомнил ему Эрни Лайл.
— Куда ему драться! — сказал Стерлинг, снова выходя во двор. — Это одно бахвальство!
— Конечно, пока на вас этот мундир, — прошипел Дарки.
— Пусть это вас не беспокоит, — ответил Стерлинг и снял каску и китель.
— Послушайте, сержант, — заговорил Том Роджерс. — Сначала вы набрасываетесь на беззащитного ребенка…
Рыжая Макушка подошел к Роджерсу и, рыдая, уцепился за него, словно за отца родного.
— Сиди, сиди, паренек, никто тебя не обидит, — сказал Роджерс.