Наши уверенно вошли в новую роль, а «спасители» здорово перепугались, кроме разве Дарби Мунро; его в эту процессию завлекли хитростью — обещаниями накормить и одеть, если он публично покается в том, что он самый страшный грешник из всех грешников. Это он мог сделать совершенно спокойно, не отягчая свою душу ложью.
Богатый бакалейщик, уверенный в том, что Иисус не может полюбить Полковника и Как-Ни-Верти, попытался вырвать у них лозунг, но Полковник с негодованием оттолкнул его.
— Ах, так! — закричал он. — Теперь ты хочешь нести его, когда два джентльмена показали тебе, что значат хорошие манеры! Поздно раскаялся! И в том, что ты эксплуатируешь рабочих и воруешь, тоже поздно каяться!
Процессия вступила на Мэйн-стрит. Полковник и Как-Ни-Верти грянули «Красный флаг», мы подхватили хриплыми голосами, и, чтобы не уступить нам, Эмблер приказал оркестру играть и первым затянул гимн.
Прохожие останавливались, с удивлением разглядывая странную колонну, одна половина которой старалась перекричать другую.
К тому времени, когда процессия подошла к часовне, куда направлялась Армия спасения, и те и другие совсем охрипли. Под руководством Полковника мы перепели весь репертуар рабочих песен, включая «Интернационал»; Луиджи, безуспешно настаивавший на том, что мы должны выполнить свое решение о штурме ратуши, счел необходимым затянуть «Бандьера росса». Когда мы вошли в часовню, Макдугал и Как-Ни-Верти бережно свернули лозунг, словно это и был красный флаг, а две девицы взяли его и поставили на возвышение.
Мы расселись на задних скамьях, а «Христовы воины» — на передних. Бакалейщик Эмблер с золотой цепочкой на толстом брюхе поднялся на возвышение и, хоть и трясся от страха, явил собой пример отчаянной храбрости.
— Мы не потерпим безобразия в божьем храме! — нервно сказал он.
— А мы не потерпим эксплуататоров! — закричал Полковник Макдугал.
Затем Дарби Мунро покаялся в греховном пристрастии к спиртному; задние ряды отозвались на это воем и мяуканьем, передние — робкими возгласами одобрения.
Снова поднялся Эмблер и сказал:
— Если бы рабочие не пили, у них были бы деньги.
К Сэнди это высказывание, может, и имело отношение, но только уж никак не к нам…
— Рабочим будет хорошо, когда такие типы, как ты, перестанут хапать башмаки и одежду, которые жертвуют рабочим. Это ты зашибаешь на них деньги! — выкрикнул Дарки.
Предводитель Армии спасения произнес страстную речь против азартных игр, и в особенности скачек, и Блуи Армфилд то и дело прерывал его выкриками, а потом, покачнувшись, поднялся Полковник Макдугал.
— Я хочу задать вопрос, — сказал он. — Грех это или нет — включить человека в черный список и тем самым лишить его возможности получить работу?
Он имел в виду недавнюю попытку заправил нашего города включить в черный список Тома Роджерса.
Эмблер покраснел, закашлялся и дал знак оркестру, передние ряды дружно запели гимн.
— А, пошли отсюда. Как ни верти, а я вот что скажу: ничего мы здесь не добьемся, — повернулся к нам Как-Ни-Верти Аткинс. — Пусть их спасают свои души, если хотят.
Проявив и смелость и находчивость, к нам быстро приблизилась одна из девушек с тарелкой для пожертвований в руках. Старина Сэнди, видимо, совсем растрогался от речей и пения — он положил в тарелку кучку десятифунтовых банкнот. Девица из Армии спасения чуть не упала в обморок у его ног, но быстро овладела собой, отдернула тарелку и бросилась бежать, когда Полковник Макдугал попытался схватить банкноты.
Выйдя на улицу, мы устроили военный совет. Макдугал произнес речь о вреде религиозных организаций, заключив ее такими словами:
— Больше мы не позволим отвлекать себя от наших
задач. Мы возьмем ратушу штурмом, как когда-то была взята Бастилия.
Вдруг он огляделся по сторонам и спросил:
— А где же Блуи и Арти?
— Вы послали их захватить полицейский участок, — напомнил кто-то.
— Да, послал. И правильно сделал. Но, может, им нужно подкрепление?.. Вперед, друзья, на баррикады!
Путь к полицейскому участку был долог. Похмелье, которое мы день и ночь в течение многих недель лечили по способу «клин клином вышибай», сильно притушило наш энтузиазм.