Когда они вышли через Футскрей на Дайнонское шоссе, уже брезжило утро, а когда добрались до окраины Мельбурна, взошло солнце и осветило кучи мусора справа от дороги. Там и сям среди мусора ютились крошечные лачуги безработных, сооруженные из ржавого железа, мешков, коры, брезента; были и лачуги побольше, из старых бревен или досок. Из одной хибарки, кашляя и протирая глаза, вышел мужчина с дымящейся трубкой во рту. Он был в черных брюках и в старой фланелевой рубашке.
— Это дадлейские трущобы. Не хотел бы я здесь поселиться, — заметил Дарки вполголоса и обратился к незнакомцу: — Как дела, приятель?
— Неплохо.
— Пойдешь на демонстрацию сегодня? — спросил Дарки.
— Еще бы, черт возьми! — ответил тот. — А вы?
— Мы делегаты из Бенсонс-Вэлли, только что приехали поездом, — ответил Дарки.
Эрни заметил, что Дарки приосанился и голос его зазвучал гордо.
— Завтракали? — спросил незнакомец. — Могу предложить вам только чашку чаю.
— Нет, спасибо, — нерешительно сказал Эрни, — у меня есть бутерброды.
— Чашка чаю — это как раз то, что нужно, — произнес Дарки, перепрыгивая через проволочную изгородь.
— Чайник на огне, — сказал незнакомец и направился в хижину.
Пролезая сквозь ограду, Эрни услышал приглушенные взволнованные голоса в хибарке.
— У нас одна комната, — смущенно объяснил незнакомец, появляясь в дверях, — жена одевается.
Босоногий мальчонка подбежал к отцу и уцепился за его штанину.
— Как тебя зовут? — спросил Дарки мальчика.
— Пэдди Куин.
— Хорошее имя. Иди-ка сюда, на тебе конфетку, — сказал Дарки и насыпал в руки изумленному мальчику две пригоршни мятных леденцов.
Пэдди Куин побежал будить товарищей, чтобы рассказать, какое чудо с ним приключилось.
Вскоре из лачуги вышла женщина и смущенно пригласила их войти. Они назвали свои имена. Мужчины уселись за старый стол, а женщина стала заваривать чай в чайнике с отбитым носиком.
Эрни Лайл развернул большой сверток, достал бутерброды с холодной бараниной и положил по два возле каждой чашки. Куин и его жена сначала для вида отказались, но затем с жадностью принялись за еду. Женщина отложила один бутерброд в сторону, муж последовал ее примеру. Дарки украдкой посмотрел на Эрни, как бы говоря: «Малец слишком наелся леденцов и на бутерброды, наверно, и не взглянет…»
Куин завел разговор о демонстрации, на него, как видно, большое впечатление произвело то, что Дарки и Эрни прибыли издалека, чтобы принять в ней участие.
— Наверно, отсюда все пойдут, — сказал Дарки, запивая чаем последние крошки.
— Кто пойдет, а кто и нет, — устало произнес Куин. — Я секретарь союза безработных этого района. Некоторым уже надоело бороться.
Неловкое молчание воцарилось в лачуге. Эрни Лайл почувствовал, что Куин и особенно его жена стыдятся своей убогой обстановки, им горько, что нечем угостить приезжих.
Дарки и Эрни стали прощаться. Куин сказал, что надеется увидеться с ними на демонстрации. Он дал Дарки газету «Голос рабочего», Дарки засунул ее в карман, и они пожали друг другу руки.
Выйдя на дорогу, два приятеля пошли бодрее. Они свернули под железнодорожный мост, прошли мимо старого стадиона; афиша гласила:
— Я, когда был мальчишкой, мечтал стать боксером и выступать на этом стадионе, — вспоминал Дарки. — Хотя это паршивое занятие…
Вскоре они вышли на Спенсер-стрит. Город начал оживать. Со звоном пронеслись первые трамваи. По булыжной мостовой загрохотали грузовики, телеги. Счастливчики, имеющие работу, шагали торопливо, боясь опоздать. На углу в мусорном ящике рылись двое людей в лохмотьях.
— Отведай-ка мятную, — сказал Дарки и сунул горсть конфет одному из них в карман.
— Вот так штука! С чего бы это? — пробормотал пораженный бедняга, протягивая мятную своему соседу.
— Я здорово устал, — пожаловался Эрни. — А ведь демонстрация еще не начиналась.
— Это тебе наказание за восемь фунтов мятных, что ты стащил! — засмеялся Дарки.
— У меня чистая рубашка в рюкзаке, забыл ее надеть…
— Лучше прибереги ее для игры в карты в воскресенье, — посоветовал Дарки. — Сегодня ею никто не залюбуется.
Они повернули на Лейтроб-стрит и прошли по ней до Рассел-стрит; между городской тюрьмой и полицейским управлением свернули к Дому союзов. Эрни чувствовал здесь себя чужим, посторонним: город, казалось, был совершенно безразличен к нему, к Дарки и к их планам.
— А мы первые! — воскликнул Дарки, присаживаясь на корточки на лужайке перед монументом в честь восьмичасового рабочего дня — гранитной колонной, увенчанной медным шаром с рельефно выделяющейся на нем цифрой 8.