Глава 4
Очнулся Парус Вул в тюремной камере корабля. Все тело болело. Малейшее движение вызывало такую боль, будто бы двигавшиеся части тела било током. Дышать он старался поверхностно, поскольку более глубокое дыхание было также крайне болезненным. Голова раскалывалась. Он лежал на тюремной кровати, к одной из его рук была подключена система жизнеобеспечения. Он сообразил, что так просто умереть они ему не дадут. Последнее, что он помнил, перед тем как отключился, это лицо Министра, которое выражало злость такую, какую испытывает авторитетный бандит, окруженный полицией и знакомыми зеваками, сидящий в навозе и попавший в эту ситуацию благодаря ухищрениям какого-нибудь простака.
— Чеддер, что теперь со сменами? Через месяц у меня должно было быть увольнительное. Теперь, если этот корабль встанет на ремонт в орбите Эклипса, когда можно будет смениться?
— Я не знаю, Дрю, подай мне джиз, так пить хочется.
— Если мы будем перегружаться в Стафус, какая-то часть экипажа перейдёт туда, Император будет там, зачем нужна будет этому кораблю остальная часть нас? Роботы будут делать ремонтные работы. А?
— Послушай, я не знаю, я думаю большинство из нас на время ремонта отправиться в увольнение.
— Жиробан, ты опять съел весь слэк?
— Ну я подумал мы ещё сможем разок его получить, завтра же, вроде, стыковка…
Парус слышал этот диалог будто бы сквозь сон. Он происходил за пределами его камеры где-то в коридоре. Он не слишком хорошо знал этот язык, но суть диалога понимал хорошо. Парус старался не шевелиться. Он вообще решил подольше оставаться будто бы без сознания. Он смотрел на потолок и видел заклёпки обшивки. Концентрируясь на них, заставлял их стоять ровно, как только он терял концентрацию, они начинали разъезжаться в стороны. Что с Элен, Руной и Миком? Очевидно, им удалось уйти. На душе его стало тепло. Там, в Содружестве его будут считать героем. А если бы были живы ещё мать и отец, интересно, какое бы впечатление на них всё это оказало? Что бы они испытывали, боль от утраты или гордость за героя-сына? Или ничего? Учитывая то, какими погружёнными в себя, неэмоциональными они были, сыну не представлялось возможным сделать какое-либо обоснованное предположение. Несмотря на родительское равнодушие, Парус очень их любил. Как жаль, что они родили его так поздно. Их не стало, когда он был в начале своей карьеры и был ещё офицером четвёртого класса. Парус очень тяжело перенёс их уход, хотя виду не подавал. Вообще же, прятать свои глубинные эмоции, переживания, — было одной из главных особенностей его характера. В самых тяжёлых ситуациях он улыбался, играл роль весёлого беззаботного парня. Таким его видели все. Коллеги могли сказать: «Весёлый как Парус». На самом же деле, абсолютно никто не знал, что под показной бравурностью и жизнерадостностью скрывался запутанный клубок из переживаний, терзаний и душевных поисков. Парус понял, что мысли его больше не похожи на омут, а льются уже чистым ручейком. Через некоторое время к нему подошел какой-то военный не самого низкого ранга в сопровождении простых солдат. Он побил Паруса по щекам, презрительно хмыкнул и сказал, — нет, он ещё не пришел в себя. Доложу Министру, что ещё рано.
Они удалились. Аппарат, подключённый к руке Паруса, работал. На его экране Парус рассмотрел различные параметры своего организма, кое-что он понял, потому что в Академии Безопасности был курс медицины. Состояние здоровья ему представлялось не слишком удручающим. Всё-таки Парус был очень крепок. Несмотря на это, мыслей и сил что-либо предпринять у него не находилось. Спустя примерно часов десять, Парус услышал голоса в коридоре. В камеру к нему зашли несколько солдат и два человека в белых комбинезонах. Аппарат был отключён. Его подняли. Делать вид, что он без сознания уже было невозможно. Парусу надели на ноги и на руки специальные фиксаторы — скреплеры. После чего — повели.
— Куда вы меня ведёте? — спросил он.