И в саду, деревья были такие четкие, и в солнце, и в дождь.
Пауза.
И тут, у меня был порядок, все было как мне удобно. И весь дом тоже сиял, каждый подсвечник, каждая дверная ручка. И мой стол, и все вещи в кабинете. Я сам сиял. (С тоской.) Я забирался на пригорок и смотрел на море в бинокль. (Показывает жестом.) Я следил за трехмачтовой шхуной, я чувствовал каждую свою жилку, каждый мускул, все свое тело. Мои руки вели бинокль уверенно, твердо, и я не терял цели. Вот я лил воду на осу — легко, точно, твердой рукой… Я задавал тон, и моя жизнь была наполнена смыслом. После долгой борьбы со всеми этими завистниками, инсинуаторами, клеветниками, мечтавшими повалить меня, я стал задавать тон. Вот я сидел и завтракал, наблюдал пейзаж, — потом брал бинокль, подходил к забору, смотрел на переулок, на монастырь, потом взбирался на пригорок… (Показывает, как он смотрел в бинокль.) Наводил на резкость, и опять следил за перемещением той трехмачтовой щхуны, и так все лето. Мое продвижение было таким же мощным, таким же уверенным.
Пауза. Он роняет руки.
Смейтесь, смейтесь. Можете лопнуть от смеха! Давайте, давайте, не стесняйтесь. Что тут такого? Смейтесь!
Пауза.
Ну что же вы, это ведь так смешно. И я с вами посмеюсь. Ха-ха-ха. Прекрасно. Вы смеетесь со мной. Я смеюсь с вами. Вот мы и смеемся вместе. Ха-ха-ха.
Внезапно осекается.
Зачем же я позвал вас сюда? Это ваш следующий вопрос, да? Не сомневаюсь.
Пауза.
А может, вы думаете: «Почему бы и нет?» Ведь вы мой старинный приятель. Ближайший, дражайший. Любимый мой братец. Есть над чем поржать, правда? Есть над чем повеселиться? Ну, так давайте. Начали. Три-четыре…
Захлебывается.
Вы плачете.
Молчит. Делает несколько шагов.
Так вы не смеялись, вы плакали.
Молчит.
У, как вы разрыдались. Вас прямо трясет. Это из-за меня? Не верится. Из-за моих бед? Как я был неправ.
Пауза. Быстро.
Ну-ну, перестаньте. Будьте мужчиной. Высморкайтесь, ради Бога. Возьмите себя в руки.
Чихает.
А-чхи! А-чхи! Что-то меня знобит. Извините.
Встает.
Я, кажется, простудился. Какая-то дрянь с глазами. Сегодня утром началось. С глазами.
Он медленно сползает на пол, как при обмороке. Некоторое время лежит, потом приподнимается на правой руке.
Не то чтобы мне трудно было смотреть. Нет, нет, дело не в зрении, у меня отличное зрение — кстати, зиомй я хожу почти раздетым, — мне больше всего мешает воздух, воздух между мной и предметом — не плачьте так — он колышется, и пространство течет, а раз тени растут, растенья гнетут, и дрожат, все время дрожат — пожалуйста, не плачьте. И ничего не сделаешь с этими испарениями.
Пауза.
Иногда, конечно, можно спрятаться под навесом, опомниться, прийти в себя. Еще можно разыскать дерево, натянуть брезент и будет навес.
Ложится.
Я лежал в одних шортах, мои пальцы сплетались с травой, от листвы падала густая тень. Ничто не смущало мой покой. Ничто. (Он морщится, как ребенок. Короткая пауза. Он поднимается на колени.) Но вдруг все изменилось. Я увидел ветер. Я увидел вихрь, и столб пыли у задней калитки, и как легла трава.
ПРОДАВЕЦ дергается.
(Медленно, в ужасе.) Смеетесь. Все-таки смеетесь. И лицо. И тело. (Преодолевая отвращение и ужас.) Крутится, вертится — крутится — гонится — крутится — ломится — крутится… Вы смеетесь надо мной! (Стонет и зажимает уши руками.)
ПРОДАВЕЦ поднимается.
А вы молоды. Вы поразительно молоды.
Пауза.
Не желаете ли осмотреть сад? Деревья? Где я занимался бегом. Мою тренировочную дорожку — я был спринтер что надо — давал фору здоровенным ребятам — я был тогда юноша — как вы.
Пауза.
У пруда стоит посидеть.
Из последних сил.
Как вас зовут?
ФЛОРА (из-за сцены). Барнабас?
Пауза. ФЛОРА входит слева и идет к свободному стулу.
Барнабас, все готово. Пойдем, я покажу тебе свой сад. Твой сад. Посмотришь мои настурции, мой вьюнок… мою жимолость, мой шиповник.