Прихваченные с собой драгоценности через невеликое время закончились, потому что оба — и она, и ее возлюбленный — любили пожить с размахом, и Тодобржецкий (который впрочем в ту пору был графом Орловским, а потом коммерц-советником Бланком, а потом уж не упомню кем) по этой части был большой выдумщик. Он сибаритствовал с такой широтой, что в подобные минуты Агафья Ивановна им любовалась и почти что его любила.
Когда шкатулка опустела, он вернулся к обычным своим способам пропитания — за исключением одного: перестал альфонствовать, поскольку при Агафье Ивановне это стало невозможно. В самом начале их совместного путешествия разбивателю женских сердец было сказано, что, ежели он станет волокитствовать, то ему ночью, спящему, иголкой выколют глаза, и сказано так убедительно, что Тодобржецкий сделался вернейшим Ланцелотом, не глядевшим на других женщин кроме своей Гвиневры. Прочими источниками его существования были всякого рода аферы и нечистая карточная игра. Однако, будучи наглым и хитрым, Тодобржецкий не обладал ни умом, ни достаточной ловкостью, так что некоторые его предприятия оканчивались стремительной эмиграцией, а за зеленым столом он, случалось, сам становился добычей умелых шулеров.
Так они и ездили из города в город, нигде подолгу не задерживаясь. Бывало, что вместе, представляя мужа с женой или брата с сестрой, а случалось, что и порознь, если того требовала придуманная Тодобржецким интрига. Перемещения эти были так стремительны и непредсказуемы, что Агафью Ивановну не оставляло ощущение какого-то прерывистого сна, от которого надо бы очнуться, да он никак не отпускает.
Последний раз они сорвались из Ростова, где махинатор попробовал ограбить людей, которые сами жили грабительством, да едва не попался и был принужден бежать сломя голову, без копейки и в страхе за свою жизнь. Тут-то он и сделался из железнодорожного подрядчика Аркадия Аполлоновича Крук-Круковского отставным ротмистром Тадеушем Тодобржецким.
Беглецы сделали вид, будто отправляются из Ростова на север, а сами повернули на юг, в сторону Кавказа, где новоявленный пан никогда еще не бывал, но про который слышал много обнадеживающего. Он всегда был окрылен какой-нибудь надеждой, разительно отличаясь этим от Агафьи Ивановны, никогда не думавшей о будущем и ни на что, совсем ни на что не надеявшейся.
А теперь, когда читатель про этих двоих уже всё знает, вернемся в нумер захудалого трактира к недоподслушанному разговору.
Хотя нет. Надобно еще объяснить причину, по которой Агафья Ивановна находилась в столь скверном расположении духа и почему желала немедленно съехать.
Получасом ранее с моей героиней приключилось странное происшествие, выбившее ее из обычного полусонного, а в то же время как бы и воспаленного состояния, какое отчасти знакомо всякому, отболевшему перемежающейся лихорадкой.
Тодобржецкий сидел в трактирной зале, ведя карточную игру, которая была копеечной, поскольку залучить в партнеры ему удалось только двух мелких проезжающих, одного разорившегося помещика и темрюкского фельдшера, ставивших на кон по четвертаку, а то и по гривеннику. Деньги однако же были очень нужны, поскольку у ростовских эмигрантов не осталось ни гроша, так что и за постой заплатить было нечем. В подобных обстоятельствах, увы нередких, Агафья Ивановна выдавала сообщнику свое серебряное монисто, которое обладало чудесным свойством привлекать «фарт», во всяком случае она свято в это верила и не имела случая разочароваться в своем убеждении.
Тодобржецкий поставил ожерелье в пять рублей и выиграл, но потом дело пошло вяло. Партнеры скаредничали, а фельдшер очень уж пристально следил за руками оборотистого поляка. Дело Агафьи Ивановны было вовлечь в игру какого-нибудь «гусака», то есть человека с деньгами и притом простодушного. Она отлично умела и распознавать характеры, и выступать в роли сладкоманящей Сирены.
Сидя в одиночестве за столом, Агафья Ивановна оглядывала помещение, не обнаруживая никого пригодного, как вдруг со двора вошел молодой человек с оживленным, раскрасневшимся лицом в небольшой пушистой бородке, и первое, что отметил взгляд наблюдательницы, был изрядный пук денег, который вошедший засовывал в карман дорожного сюртука, несколько потертого, но несомненно сшитого превосходным портным — в подобных вещах Агафья Ивановна, любившая хорошо одеваться, разбиралась.