Аксессуары. Государю — хочешь не хочешь — придется баллотироваться в государи. Кандидат № 1 подпирает могучим плечом партию власти — не наоборот. Эти люди ему часто мешают и постоянно позорят. (Люди: Блудов, Уваров, Клейнмихель, Нессельроде, митрополит Филарет, М. С. Воронцов, только что назначенный наместником кавказским; героический Е. Ф. Канкрин, еле живой, — ну еще П. Д. Киселев — ну еще Лев Перовский — и те, кого злопыхатель Долгоруков позже назовет царской дворней, — и где-то фоном, серым туманом, уже без лиц, без имен, без числа — чиновничество.) Незабвенный не зря рукоплескал “Ревизору” — и знает цену и своей гвардии, и своему воинству.
И, конечно, начинается: а кого еще? а ведь больше и некого? Влияние государя в Европе огромно, а на родине — трудновообразимо; не мешайте ему; дайте ему пару мудрых советников (где взять?), два десятка усердных и честных исполнителей (где взять?), а кто-то (позовите Жуковского!) должен воспитать наследника. (На вопрос “где?” отвечает верноподданнейший Н. К. Греч:
“У нас злоупотребления срослись с общественным нашим бытом, сделались необходимыми его элементами. Может ли существовать порядок и благоденствие в стране, где из шестидесяти миллионов нельзя набрать осьми умных министров и пятидесяти честных губернаторов, где воровство, грабеж и взятки являются на каждом шагу, где нет правды в судах, порядка в управлении, где никто не стыдится сообщества и дружбы с негодяями и подлецами, только бы у них были деньги; где ложь, обман, взятки считались делом обыкновенным и нимало не предосудительным” и т. д. Это он пишет в мемуарах. Все-таки хочется посмотреть, как он проанализировал маркиза де Кюстина — с ведома и чуть ли не по заказу Третьего отделения.)
Вот так-то; где там Жуковский? Воспитает же в конце концов кто-то кого-то? Взрастит на этих нивах и пажитях?
Взрастит. Проблема в том, что никто не хочет быть тем поколением, которому уготована творческая роль навоза.
Статисты. Кандидаты № 2 и далее идут с таким отрывом, что уже не имеют вида кандидатов. Но у маргиналов все как у больших: свой круг, свои свары. В 1844-м единый кандидат от оппозиции — существо столь же мифическое, как и сейчас. Славянофилы выставили бы своего кандидата: Хомякова, например. Чаадаев бы баллотировался — и за него (когда гнев на “Письмо…” поутих) с удовольствием проголосовала бы фрондирующая светская Москва. (Нет, фрондирующей светской Москве больше бы подошел А. П. Ермолов, который сейчас фрондирует на покое, в отставке.) Славянофилы никогда, ни за что не поддержат Чаадаева. (Они и в стихах умудрились Петру Яковлевичу многое сказать, а что скажут со свободной трибуны?) Чаадаев не поддержит никого, кроме себя. Герцен не поддержит Хомякова. Грановский — вот уж кому что Хомяков, что Чаадаев — сам мог бы питать честолюбивые мечты — почему нет, если специальность политика — доведение мысли до состояния непроизводительности.
Будущая молодая фронда, вскормленники Белинского (И. Тургенев, Достоевский, Григорович, Некрасов, Дружинин, всем едва за двадцать, Тургенев, самый старый (ему двадцать шесть, как Каткову), проголосует по указке своего кумира — а кумир, когда говорит, едва ли ведает, что у него вымолвится в следующую минуту. Их ровесникам — Писемскому, Фету, Островскому, Ап. Григорьеву — вряд ли сейчас до политики. Салтыкову нет и двадцати, он только что попал в канцелярию — прямо с лицейской царскосельской скамьи. Они и такие, как они, решать, понятно, ничего не будут, даже если власти проведут акцию по извлечению молодежи из театров и борделей и привлечению ее к гражданскому долгу. Решать не будет и поколение тридцатилетних: Краевский, Грановский, Белинский, В. Боткин, П. Анненков, Герцен. (Последние двое — одногодки, и Диккенс им ровесник, и Гончаров… но только Диккенс в тридцать два года — европейская знаменитость, а Герцен — никто, разве что чуть заметнее никто, чем Гончаров, в те же тридцать два состоящий в том же литературном чине, что двадцатидвухлетний Григорович. Гоголь всего на три года старше, а уже полновесный генерал — правда, неконвертируемый.)
Но решать не будут и те, кому только что или вот-вот стукнет сорок: Тютчев, Хомяков, И. Киреевский, даже Шевырев и Погодин — и не потому, что им не дадут, а потому, что они не смогут. Герцен — вы прекрасно помните это хрестоматийное место в “Былом и думах” — очень четко отмежевался от этого поколения, тоже жертв 14 декабря. (Нужно, впрочем, держать в уме, что Герцен способен свалить на Николая I все грехи, вплоть до первородного.) Ну-ну, любопытно: так кто же будет решать?