Работа здесь была трудной, а поскольку начальство старалось занять как можно меньше рабочих, часто приходилось работать сверхурочно, отчего по вечерам люди замертво валились на соломенные матрацы в бараках, чтобы на следующее утро ни свет ни заря опять быть на ногах. Из барака они плелись в столовую, а оттуда еще несколько шагов до клети подъемника и вниз, на десять часов в глубину шахты. В свете прожекторов мел светился матовой белизной. Его взрывали, долбили кайлом, отбойными молотками, чтобы в скале под мирной землей острова выдолбить небольшое пространство — и открыть доступ военным. Там внизу, кроме работы, было еще и множество всяких секретов. Рядом с инженерами и мастерами постоянно толклись и специальные наблюдатели, ибо страх перед шпионами был велик. Этим страхом был обусловлен целый ряд инструкций и предписаний, превращавших жизнь на острове в своего рода тюремное заключение. Рабочим запрещалось разгуливать по острову. Бараки стояли рядом с башнями подъемников, вся территория была обнесена колючей проволокой и охранялась часовыми. Огорожены были даже некоторые участки подземной строительной площадки, и допускались туда считанные люди. Страх перед провокаторами и доносчиками, только подогреваемый всеми этими мерами борьбы со шпионажем, заставлял рабочих и друг к другу относиться с подозрением и держать язык за зубами. Отработав определенное время, люди получали значительную прибавку жалованья, полагавшуюся за эту работу.
Правда, многое они тут же спускали в столовой, расположенной рядом с бараками. Ее держал лавочник, тот, что так выгодно продал и остров и островитян, тем самым заслужив себе право вернуться сюда. Ландрат настойчиво рекомендовал его на этот ответственный пост. Хюбнер хорошо знал что почем. Еда, которую он подавал, стоила дорого, но была плохой, скудной и к тому же всегда переперченной, так что возбуждала сильную жажду. Но бутылка пива у него стоила вдвое дороже, чем на материке. Если рабочие жаловались на него, Хюбнер начинал причитать так горестно, что волей-неволей они верили, будто он терпит страшные убытки. Но обычно Хюбнер держался очень дружелюбно, всегда был готов поболтать с посетителем. Сплошь и рядом бывало, что он даже угощал водкой или стаканом грога, если хотел удержать подольше у стойки занятного собеседника. Он отпускал в кредит, ничем ни рискуя, поскольку заключил договор с руководством стройки, и у рабочих удерживали из жалованья то, что они ему задолжали. Он всегда был готов всем помочь и, отправляясь на материк за провизией, охотно брал у кого-нибудь из рабочих записочку к жене, так как все письма должны были проходить через цензуру. Впрочем, за исключением инженеров, он был на острове единственным гражданским лицом, общавшимся с военными. Его столовая стояла на границе территории, обнесенной колючей проволокой, и одним крылом вдавалась в лагерь, где жила охрана авиаполка. Таким образом он с утра до вечера пожимал руки, внимательно слушал, много говорил, и его скабрезные анекдоты полюбились как по ту, так и по эту сторону проволоки, он мог рассказывать их часами, если поблизости не было его жены.
Когда она вернулась на Вюст, лицо у нее было злющим, поскольку она-то как раз рада-радешенька была расстаться с островом. К тому же здесь оказалось невпроворот работы. Но уже через неделю она заметила внимание и вожделение в глазах мужчин. И хотя она рано состарилась, она была еще крепкой в теле; а других женщин на острове не было. Скоро мужчины приметили, как быстро исчезает кислая мина с ее лица, стоит кому-нибудь вольно пошутить с ней или даже облапить, и она уже не знала отбоя от ухажеров. Обычно востроухий и востроглазый, лавочник, казалось, оглох и ослеп.
Хайн Зоммерванд держался подальше от оживленных компаний в столовой Хюбнера. Еще в самом начале он как-то разговорился с Хюбнером и узнал его по описаниям Фридриха Христенсена. И если мог, не рискуя, предостеречь кого-то от Хюбнера, всегда делал это. Хайн особенно досадовал на то, что на солдатской стороне столовой было куда веселее, чем на рабочей. Прежде всего в глаза бросался один ефрейтор, высокий, благодушный с виду парень, который совсем запутался в сетях хозяйки. Как-то по дороге в уборную, которая так же выходила на обе стороны, как и столовая, Хайн увидел его по ту сторону проволоки. Хайн громко обругал гнусную жратву, от которой то и дело несет. Солдат рассмеялся, и Хайн взглянул на него.