Утром Шмидта опять вызвали в штаб. Заподозрив недоброе, Шмидт сослался на болезнь. Через некоторое время принесли пакет: «Экстренно. Лейтенанту Шмидту». Начальник штаба контр-адмирал Данилевский сообщал его благородию личный приказ главного командира Чухнина: «Штабу немедленно потребовать лейтенанта Шмидта и объявить: ежели он будет присутствовать на сходке или вообще заниматься агитаторством, то немедленно же будет арестован и предан суду да неисполнение лично отданного ему приказания».
Угроза приобретала особое значение. Все приходившие к Шмидту лица, в том числе городской голова, человек весьма робких либеральных взглядов, уверяли Шмидта, что настроение народа таково, что его новый арест неизбежно вызовет столкновение и тогда возможно кровопролитие.
Итак, опять неволя! Там: в порту, на заводе, на улицах, на кораблях — все бурлит, волнуется, а он должен сидеть у себя на квартире взаперти! Просто смешно! Неужели одно его появление среди народа кажется начальству таким уж опасным? Хоть бы отставку скорей разрешили… А ее все нет и нет. Задерживает Петербург, или это Чухнин намеренно не желает выпускать его из своих лап?
Опять задержка с письмами Зинаиды Ивановны. По-видимому, цензура. Лейтенант Шмидт стал фигурой, которой интересуются многие официальные инстанции. Но он ежедневно продолжает писать ей длинные послания, благословляя каждое ее доброе слово, каждое доверчивое сообщение о детали ее киевского быта, заполняя страницы мечтами о будущей встрече. Ему всегда грезилась женщина свободная, полноправная, с сильной душой и ясным умом, женщина социалистического общества будущего. Разве Зинаида Ивановна не чудесный прообраз? Он ясно видит ее глубокие глаза…
Наконец Шмидт получил телеграмму, которая привела его в восторг. Все в порядке, она здорова. И подпись — Зинаида. Близкое, ласковое «Зинаида» вместо обычного в письмах «Зинаида Ивановна». Он смеется над самим собой: его любимую только экономия сделала щедрой. Все равно — она прелесть! А вдруг она окажется здесь, в Севастополе? Ведь бывают же в жизни чудеса! Он будит ее в шесть утра. Да, обязательно в шесть, не позже. Они спускаются вниз, к Приморскому бульвару, к бухте. Синяя севастопольская бухта полна особого очарования именно утром. Такое дивное спокойствие…
И он опять смеется над собой, над сладостью, и слабостью своих мечтаний. Какое спокойствие? Разве он может обещать любимому человеку хоть самый элементарный покой? Человек он неспокойный. Да и вообще — грядет буря. Но для людей с душой борцов разве не в буре счастье?
XI. Восстание началось
Севастополь митинговал. Митинги вспыхивали, как степные пожары в знойные июльские дни. Из центра города они давно перекинулись в рабочие районы, в расположение флотских экипажей и солдатских казарм. Раздраженный своим бессилием, Чухнин сообщал в Петербург морскому министру, что полиция не в состоянии не только совладать с этими бесконечными сборищами, но даже вовремя узнавать о них.
У казарм Брестского полка, по соседству с казармами флотской дивизии, сходки стали ежедневными. Ораторы требовали освобождения арестованных потемкинцев, уменьшения срока службы, улучшения обращения с матросами и солдатами.
Чухнин высылал специальные роты, чтобы не допускать участия военных в митингах. 10 ноября к вечеру у Брестских казарм опять начала собираться толпа. Здесь было много мастеровых с ближайшего завода и из порта, разных вольных людей… Но когда переодетые агенты Чухнина и полиции пробрались в середину толпы, они с ужасом увидели, что в центре почти сплошь матросы и солдаты.
Во дворец к Чухнину явились городской голова и несколько гласных. От имени населения они обратились к главному командиру с убедительной просьбой. Если он хочет, как и они, успокоения в Севастополе, то пусть поручит это лейтенанту Шмидту.
Чухнин растерялся. Своим тяжелым взглядом он, казалось, хотел раздавить собеседников.
— Кому?!
Городской голова сослался на общественное мнение. С искренним недоумением Чухнин возразил:
— В Морском Уставе об общественном мнении не говорится.
Посетители ушли, а Чухнин долго не мог опомниться после наглого предложения господ гласных. Умопомрачение… умопомрачение во всей стране. Месяц назад он бы собственной властью повесил этого Шмидта, а теперь и судить его нельзя. Свобода… права… Какие права? Избирательные? Кому? Мужикам? Свобода! Кому? Тем же мужикам? Даже лондонская «Таймс», на что уж англичане любители свобод и вековой опыт имеют, и то пишет: «Предоставить избирательное право русскому крестьянству, самому невежественному в Европе, вряд ли уместно».