Под крики «ура» и веселые прибаутки были разоружены офицеры. Разоружены и тут же под честное слово отпущены домой. Через некоторое время прибыл командир полковник Думбадзе, вскоре прославившийся на всю Россию своей тупой свирепостью. Не успел он оглядеться и, выпучив глаза, крикнуть: «Эт-та что такое?» — как был окружен матросами и солдатами и обезоружен.
— Катись, катись отсюда, ваше высокоблагородие…
Думбадзе сообразил, что лучшего нечего и ждать.
И незаметно исчез.
Митинг продолжался. Говорили о братском единстве матросов и солдат, которых начальство пытается настроить друг против друга.
— Настроят, — говорил Петров, — а потом нас нашими же руками перестреляют. Вон глядите, — он махнул рукой на высившийся по ту сторону бухты берег, — на Историческом бульваре уже пулеметы стоят. Зачем они там? На нас нацелены!
Вскоре к празднично настроенным матросам и солдатам пожаловали новые почетные гости. В экипаже, запряженном парой лошадей, ко двору казарм приближались комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант Неплюев и командир пехотной дивизии генерал Седельников.
Они подъехали и тотчас были окружены морем матросов и солдат. Хорошо зная о настроении в казармах, генералы решили испробовать тон ласково-успокоительный.
— Братцы, что за шум?.. И порядка что-то маловато…
— А это порядок — пулеметы ставить в городе?
Генералы продолжали сидеть в экипаже, чувствуя, что лучше не спускать ног на горящую землю. Но экипаж все теснее окружала толпа. Один матрос уже встал на подножку и, вплотную приблизившись к генералам, спросил:
— Для кого пулеметы, ваше превосходительство? В центре города, на Историческом бульваре?
— Может, против японцев? — ироническую реплику из толпы покрыли раскаты смеха.
— До японцев они не достанут, куда им.
— Против народа эти пулеметы, вот против кого, — сказал матрос и решительно спрыгнул с подножки.
— Убрать пулеметы! Убрать пулеметы! — неслось со всех сторон.
Матрос взялся за ручку дверцы:
— Прикажите, ваше превосходительство, немедленно убрать пулеметы с Исторического бульвара.
Генерал Неплюев качал головой, пытаясь сохранить достоинство, но кончики его усов дрожали:
— Но, господа… братцы, я не имею права… я не…
Терпение толпы истощалось. Раздались крики:
— Судом их! Своим судом!
— В таком случае — амба! — сказал матрос, решительно дернул дверцу и с таким видом, точно ему не впервой разъезжать в экипажах, уселся против генералов, испуганно хлопавших глазами.
Другой матрос подхватил лошадь под уздцы.
В сопровождении толпы кортеж отправился во флотскую дивизию. Здесь генералов разоружили и, объявив арестованными, поместили в дежурной комнате.
Настало время обеда. Пообедали шумно, весело, коки и кашевары старались вовсю. После обеда решили пойти к казармам Белостокского полка, чтобы призвать солдат тоже присоединиться к народу. Но к Белостокскому полку надо было идти через центральные улицы города. Что приготовил Чухнин? Не заговорят ли пулеметы с Исторического бульвара?
В Совете депутатов шумели и спорили. Вдруг в Совете появились солдаты-артиллеристы, делегаты от крепостной артиллерии. Как быть с крепостными орудиями? Заклепать их? Или арестовать офицеров, а самим оставаться при пушках?
Председателю Столицыну никак не удавалось унять шум. Как же быть с белостокцами? Что ответить артиллеристам? В общем, конечно… надо быть на страже, надо принять меры… Артиллеристы так и не получили определенного ответа.
Между тем во дворе уже строились колонны. Кроме матросов, здесь было много солдат из разных частей, еще больше рабочих. Всего собралось несколько тысяч человек. Два военных оркестра, красные знамена в руках рабочих — и никакого оружия.
Демонстранты обошли бухту и вступили в центральную часть города, обрастая по дороге новыми сторонниками. Вот они уже на Екатерининской улице. Здесь Морское собрание. Рядом высится на горе дворец Чухнина.
Тысячи демонстрантов с красными знаменами решительно продвигались вперед, сметая со своего пути полицейских, жандармов, офицеров. Вот Новосильцевская площадь. На ней выстроились солдаты Белостокского полка, с офицерами, с командиром полковником Шульманом.
И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Неизвестно по чьей инициативе, а вероятнее всего по инерции, оркестр демонстрантов грянул… «Боже, царя храни».