— Я вот революционер. Кому я продался? У меня ничего нет. Вот тельняшка только. И ничего не надо, если хотите знать. Мне справедливость нужна, свобода. Я враг родины? Вранье! Я за родину, за родной мой народ хоть сейчас голову положу…
Матросы загудели одобрительно и угрожающе.
Оглушенный, испуганный, Чухнин растерянно оглядывался по сторонам и видел красные, жалкие лица офицеров. Вне себя от гнева, втянув голову в плечи, он закричал:
— Арестовать!..
Кто-то из свиты адмирала направился было к Сиротенко, который продолжал стоять перед строем, словно собираясь продолжать речь. Но матросы вдруг задвигались, четкий строй нарушился, раздались сотни голосов:
— Не трогать Сиротенко! Долой драконов!
Чухнин бессильно махнул рукой и повернулся к выходу. За ним поспешили офицеры свиты. Они не без удивления заметили слезы на посеревшем лице адмирала.
В тот же день командующий флотом собрал в Морском собрании офицеров. Их было около трехсот. Бунтовали матросы, но и многие офицеры вызывали у Чухнина негодование. Ему было известно, что в кают-компании «Трех святителей» громогласно велись странные разговоры. Господа офицеры обсуждали, как им поступить, если команда взбунтуется. Большинство склонялось к тому, что надо будет, сдаться и даже позволить связать себя, так как сопротивляться все равно бесполезно.
Осунувшийся, словно ставший меньше ростом, Чухнин говорил в Морском собрании:
— Господа офицеры, жизнь наша и детей наших в опасности. Сотни слуг царя в руках мятежников… Не дадим мужикам топтать нашу честь в грязи, иначе мы все погибнем.
В разгар собрания в зал вбежал швейцар и сообщил, что матросы ведут подкоп, чтобы взорвать здание. Все бросились к выходу.
Но слух не подтвердился.
Командир крейсера «Очаков» Глизян хорошо помнил, каким насмешкам подвергался его предшественник Овод за ленивое равнодушие, и старался проявить двойное рвение. Однажды, осматривая корабль, он заметил подозрительное сборище матросов. Остановившись на почтительном расстоянии, он осведомился, кто тут собрался. Оказалось, что матросы из кочегарной и машинной команды.
— Что за сборище? Разойдись, сукины сыны, по своим помещениям! — крикнул он.
Матросы зашевелились, но не тронулись с места. Тогда Глизян, по-прежнему не приближаясь к матросам, обрушился на них с бранью и угрозами.
В ответ из толпы матросов раздались возгласы:
— Не пугай! Нам хуже не будет! Долой командира!
Глизян предпочел удалиться, а к матросам подошел старший офицер Скаловский. Еле сдерживая негодование, они сообщили, что три матроса, поставленные по приказу командира под ружье, продрогли под холодным ветром на верхней палубе. Но Скаловский почувствовал, что дело не только в этом.
На следующий день утром, как всегда, подняли флаг, и командир поздоровался с командой. Но что такое? На приветствие ответили кондукторы и караул, из состава второй вахты — только несколько, из первой вахты — один дребезжащий голос, который подчеркнул угрожающее молчание остальных.
Едва отзвучала команда разойтись, как на правых шканцах собралась толпа матросов, и вскоре оттуда понеслись крики:
— Долой командира! Долой!
Глизян еще вчера донес Чухнину, что кочегарная и машинная команда оказала неповиновение, и теперь на крейсер прибыл военно-морской прокурор. Навстречу ему вышел машинист Гладков.
Это уже не был разговор полушепотом в «конспиративной квартире» в трюме. За несколько дней обстановка изменилась, и менялась с каждым часом. И вот Гладков от имени всей команды громко говорил о жестоком и грубом обращении с матросами командира корабля, о плохой пище, о том, что матросов интересуют события в России.
Появление прокурора нисколько не испугало очаковцев. То тут, то там люди собирались группками и оживленно обсуждали положение. Приблизится офицер — разговор умолкнет; отойдет — и снова взволнованные, возбужденные беседы.
Одиннадцатого ноября около трех часов дня «Очаков» возвратился на Севастопольский рейд после утренней проверки башенных орудий и стал на якорь вблизи Константиновской батареи. Вскоре по крейсеру разнесся слух, что во флотской дивизии произошло восстание, адмирал Писаревский ранен, а кто-то из офицеров Белостокского полка убит. Команда была крайне возбуждена.
Не надеясь воздействовать на матросов страхом и силой, старший офицер Скаловский вспомнил о… литературе. После ужина он собрал матросов и стал читать им «Акацуки» — дневник японского офицера о днях русско-японской войны. Но литературный вечер не удался. Команду не интересовали приключения японца, вызвавшие немало споров в кают-компании. Люди вполголоса переговаривались, и до чуткого уха старшего офицера долетали слова, не имевшие никакого отношения к «Акацуки»: