XXII. Суд
Зинаиде Ивановне было невыносимо тяжело сидеть в холодном номере очаковской гостиницы теперь, когда она не могла видеть Шмидта и не знала, что с ним. И она на день-два уехала в соседнюю Одессу, где у нее были друзья. Не успела она приехать в Одессу, как получила телеграмму от сестры Шмидта с просьбой немедленно вернуться. 5 февраля Анна Петровна приехала в Очаков вместе с защитниками. Оказывается, на 7 февраля был назначен суд.
За два дня Очаков изменился до неузнаваемости. На пустынных прежде улицах сновало множество военных. Город был объявлен на военном положении. Повсюду расхаживали усиленные наряды полиции. То тут, то там появлялись казацкие патрули. Блестело золотое шитье нарядных моряков, которые раньше редко заглядывали в Очаков. Это пришел транспорт «Прут», превращенный в плавучую тюрьму. На нем доставили очаковцев. Там же находился весь судейский аппарат и свидетели обвинения.
Странно. Все они прибыли в Очаков. Казалось бы, так легко привезти одного Шмидта в Севастополь. Так нет, начальство предпочло тащить десятки подсудимых, суд, свидетелей в Очаков. Одна мысль о том, что Шмидт снова окажется в Севастополе, ужасала Чухнина.
Прибыв в Очаков, Анна Петровна стала хлопотать, чтобы дали пропуск на остров Морской батареи для свидания с братом. Но Шмидт уже был перевезен в город и помещен на гауптвахте.
Это случилось 5 февраля, в день рождения Петра Петровича.
— Нет, поистине, я не зря всегда был оптимистом, — говорил он потом сестре. — Вот день рождения, и судьба вкупе с начальством преподносит мне подарок. Не цветы и прочую заофициаленную ерунду, а широкий вид на морской простор, на небо, божий мир… Чудесно! И дышать как вкусно… Ехал на извозчике. Жандармы не в счет. Ни они, ни крыша пролетки не мешали дышать и смотреть. Я видел улицу, людей. Проехали фотографию, на витрине снимки. Вероятно, сам господин ротмистр с торчащими как пики усами… Чудесно! Жаль только, быстро доехали.
Гауптвахта мало напоминала каземат на острове Морской батареи. Обыкновенный одноэтажный дом, каких много в Очакове, только на окнах решетки. Шмидта поместили в просторную комнату. Клеенчатая кушетка, два таких же кресла, висячая керосиновая лампа.
Шмидт обрадовался, порывисто вскочил, увидев входящую сестру.
— Я знал, я чувствовал, что сегодня ты придешь… Ну иди сюда, расскажи, какие новости…
Она заговорила, и тут он заметил, как осунулась, поблекла, постарела за эти недели Анна Петровна.
Шмидт погладил руку сестры.
— Что с тобой, Ася? На себя не похожа. Все горюешь, милая? Пожалей себя, хоть для детей. Честное слово, ты волнуешься за меня больше, чем я сам. Что особенного? Меня ждет участь, достойная честного человека. Умирают же люди от простуды, без всякой пользы для общества. А моя смерть принесет плоды. Разве это не утешает, не успокаивает? Вот матросы… Где они содержатся? Их могут замучить в плавучих тюрьмах. Это не дает мне покоя. Надо спасать их, использовать все средства. Писать, говорить на митингах, выносить резолюции. В Севастополе есть доктор Вейнмарн, честнейший, интеллигентный человек. Пусть он напишет в газеты. Скажи ему, что я прошу.
Анна Петровна обрадовалась перемене темы. Она рассказала о защитниках, о том, что, вероятно, завтра же они посетят Шмидта.
Петр Петрович улыбнулся:
— Интересно, интересно… Поговорим… Я так давно лишен был общества. Ну что в Севастополе? Как родственники?
Анна Петровна рассказала, как испугались их высокопоставленные родственники, когда она попросила их заняться делом брата. Им мерещилось, что скандальная революционная репутация Шмидта может сорвать их карьеру. Они морщились и, бормоча что-то невразумительное, торопились закончить разговор.
Шмидт от души смеялся, слушая рассказ сестры.
Однако новости из Севастополя были совсем не веселыми. Александра Ильича Владимирко за приятельские отношения со Шмидтом уволили из флота без пенсии и мундира. Его жена, милейшая Мария Павловна, заболела. Анна Петровна умолчала, что Мария Павловна, потрясенная севастопольскими событиями и судьбой Шмидта, заболела нервным расстройством и через две недели умерла.
Умолчала она и о том, что бывшая жена Шмидта воспользовалась случаем, чтобы нанести визит на Соборную, 14. При попустительстве властей она проникла в квартиру Шмидта и забрала оттуда все ценные вещи и все, что было особенно дорого Петру Петровичу, как память о матери.
Ротмистр Полянский поднялся, напоминая о конце свидания. Шмидт шутливо пригрозил ротмистру: